Книга Печатная машина - Марат Басыров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вопрос был неожиданным. Мне пришлось взять паузу.
— Пиво не поможет, — наконец выдавил я. — Лучше водки.
— Водки! — оживился он. — Ну конечно!
Я снова задумался.
— Да.
— Что «да»?
— Вы мне выпить предлагаете?
— Так! — вмешалась Марина. — Что-то я не понимаю. Мы сюда зачем приехали?
— Кто эти женщины? — мужик разговаривал исключительно со мной.
— Эти? — я тоже не глядел на них. — Да хрен знает!
Он полез в карман и вынул лопатник.
— Ну что, сгоняешь?
Меня сотряс сильный тычок в бок.
— Это что за цирк?! — Марина едва не орала. — Вы, вообще, кто такой?!
— Ну? — не обращая на нее внимания, мужик глядел на меня в упор.
Мне вдруг мучительно, до боли в груди, захотелось выпить. Еще пять минут назад казалось, что я не могу даже думать об алкоголе, а сейчас полжизни отдал бы за стакан водки.
— Не смей! — шипела мне на ухо Марина. — Уеду, и больше ты меня не увидишь.
Я молчал.
— Слышишь?
Я не слышал.
— Сдохнешь в этом кабинете!
— Конечно, — сказал мужик. — Но не в кабинете. Под забором концы отдаст.
Он проговорил это жестко, убирая со стола свой пухлый гаманок.
— Ух ты, — тихо сказала Белова.
— А вы как думали? Алкоголизм не лечится. Но блокируется.
— И? — я почувствовал себя изнасилованным.
— Будем блокировать!
Мне захотелось сказать ему, какой он мудак.
— Слава Богу! — выдохнула Марина. — Вы психолог.
— Философ, — поддержала Белова.
— Я всего лишь врач, — скромно улыбнулся тот.
Надо мной висел потолок, под ним капельница. Подходила и отходила немолодая сестра с лицом Мадонны. Я чувствовал, как стремительно в нее влюбляюсь. Очень хотелось сказать ей это, но в глазах стояли слезы, и я боялся расплакаться. Все, что со мной было, все прошлое, весь мир сузился до ее лица с морщинками возле рта и глаз. Она наклонялась надо мной и спрашивала: «Все хорошо?»
Мне было хорошо. У меня воняли носки, но «мадонна» даже не поморщилась. Я готов был пролежать так всю жизнь.
— Простите, — позвал я ее.
Послышались шаги.
— Да? — заглянула она за ширму.
Потом подошла и проверила капельницу, потрогав руками баллон.
Мне захотелось, чтобы она дотронулась и до меня.
— Вас как зовут? — спросил я.
— Нина, — ответила она устало.
Я ждал ее улыбку, но улыбки не было.
— А вы тут… давно работаете?
— Нет.
— А еще долго будете?
На свой глупый вопрос ответа я не получил. Ей было не до меня. Я был десятым, двенадцатым или двадцатым за сегодняшний день, от кого так же воняло. Она устала. Что я хотел услышать?
Физраствор промывает кровь, но не мозги.
Кто же промоет мои мозги?
Что меня спасет, вынесет и сохранит?
Я лежал на кушетке, с полиэтиленовым отростком из руки, и вытирал слезы.
Где мои тридцать семь лет? Куда они подевались? Куда делся я, каждодневный в этих долгих годах, такой разный и такой мучительно живой? Где та кровь, те чувства, тот воздух счастья и свободы?
Как банально проходит жизнь! Какие избитые тропинки Ты протоптал для нас, Господи! Мы ходим по ним, стараясь попадать в следы, но, видимо, широки Твои шаги. Ты знаешь, куда Ты шел, а мы не ведаем. И несем чушь. И я говорю Тебе это, потому что больше не знаю, что сказать.
Снова подошла сестра. Она все так же была прекрасна, но я уже знал, что это обман.
В ее руке был шприц.
— В задницу? — спросил я.
— Что? — не поняла она.
— Колоть куда будете?
— Под лопатку.
Когда она сделала укол, меня охватил жар. Как будто огонь, родившийся в паху, прошел все тело изнутри и полез изо рта.
— Вам часто признаются в любви? — обдал я ее напоследок.
— Постоянно, — ответила она.
Когда я пил, время двигалось неравномерно: то ползло на брюхе, то стремительно проносилось мимо. Казалось, я мог дотронуться до него, мог погладить, но мне было страшно протянуть руку, — чего она могла коснуться? Вещей, разбросанных вокруг? Стен, дверей, унитаза? Живого существа, которое когда-нибудь умрет? Во всем, везде, в любой закорючке было время, — заглядывая в зеркало, я находил его в своих нечесаных волосах, в мешках под глазами. Казалось, замедлив свой ход, проявляясь тут и там столь откровенно, оно хотело что-то мне открыть. Например, что я умираю. Медленно, каждый день, незаметно. Что после определенного возраста мы все начинаем умирать, и нет пути назад.
Все это хотелось кому-то рассказать, с кем-то поделиться. Было тоскливо понимать это одному, жить наедине с таким знанием и не попытаться разбить голову о бетонный угол. Сдерживать себя, борясь с чувством неминуемой утраты, которая уже происходит, ежесекундно, что бы ты ни делал, как бы ни храбрился, наливая новый стакан.
Очень легко опустить руки.
Вот сосед с нижнего этажа ушел за полгода. Выдал замуж дочь, продал «москвичонок», потушил глаза, как свет в прихожей, и стал хлестать не просыхая. У него была квартира, дача, жена, собака. Он стал дедом, но это его уже не вдохновляло. Ему все обрыдло. Думаю, он вдруг понял, что его наебали — цинично, намеренно, безжалостно. Равнодушно. Не близкие, не те, кого он знал. Кто-то, кого он никогда не видел. Может быть, Ты, Господи. И тогда он сорвался в пропасть, чьи отвесные стены были отполированы до блеска. Не за что было зацепиться. Ну, или незачем…
— Ужасные истории рассказываешь. — Марина тормознула у моего подъезда.
Было уже темно, в окнах пятиэтажного дома горели огни. Все, кто хотел, включили свет.
Белову мы высадили раньше, я пересел на ее сиденье.
— Покурим?
— Давай.
Марина достала из бардачка сигареты.
Мы закурили.
— Ты не хандри. — Она нажала клавишу на приборной доске, и стекла дверей поползли вниз.
— Ладно. — Я затягивался дымом и выпускал его в темный сырой воздух.
Он был густ, в нем можно было выдувать коридоры. У меня немного кружилась голова.
Мы молчали. Мне не хотелось идти домой.
Попроситься поспать в машине?
В детстве я мечтал иметь дом на колесах. Или хотя бы на крыше.