Книга Киллер с пропеллером на мотороллере - Алексей Тарновицкий

— Да, — коротко ответила я.

Честно говоря, меня неприятно поразила схожесть формулировок — своей и Скворцова. Неужели этот умильный кот подслушал мои мысли? А может, мы просто думаем с ним одинаково — что, если разобраться, еще хуже.

— Похвально, похвально! — с энтузиазмом воскликнул Скворцов и вдруг резко сменил выражение лица с умильного на кислое. — Но мы ведь тут собрались, так сказать, по рабочему вопросу. Не могли бы вы…

Он сделал неопределенный знак лапой. Почему, ну почему у этого котяры фамилия Скворцов, а не Котов? Возможно, потому, что он пожирает птенцов из скворечников? И отчего он снова застыл в ожидании?

— Простите, Михаил, я не понимаю…

— Не могли бы вы подождать пока в коридоре? Уверяю вас, я не съем вашего жени…

— Саша останется здесь, — резко прервал его Сатек — Давайте переходить к делу, если нет возражения.

Круглое лицо хозяина кабинета на секунду сморщилось, как у кота, долго карабкавшегося на дерево только для того, чтобы обнаружить, что гнездо пусто. К чести Скворцова, он моментально вернул себе прежнюю умильность.

— Конечно-конечно! — воскликнул он. — С большим удовольствием. Давайте сюда ваш командировочный лист. Я немедленно его подпишу, включая отметку о выезде. Вы когда отъезжаете?

Он снова откинулся на спинку, с наслаждением взирая на наши изумленные лица. Сатек помотал головой.

— Простите, товарищ Скворцов…

Мы зашли в этот чертов кабинет всего пять минут тому назад, но уже успели трижды извиниться!

— Михаил! — поправил котяра. — Михаил!

— Простите, Михаил…

Четырежды!

— …в письме указано, — продолжал между тем Сатек, — что я должен прибыть к профессору..

— Михеевой! — подхватил Скворцов. — Совершенно верно!

Мы снова немного помолчали. С улицы Халтурина доносился уютный перезвон трамваев.

— Значит, я смогу? — нарушил тишину Сатек.

— Сможете что? — с искренней заинтересованностью переспросил Скворцов.

— Поговорить с профессором Михеевой.

Хозяин кабинета всплеснул руками.

— Конечно, сможете! Конечно! Ведь речь идет об аспирантуре под ее научным руководством.

Я не смогла скрыть вздоха облегчения. Похоже, профессор Михеева все-таки действительно существовала. Сатек поднялся со стула.

— Спасибо, товарищ… Михаил. Когда она сможет меня принять?

— Сядьте, товарищ Краус, сядьте! — умоляюще возопил Скворцов. — Я вас очень прошу!

Сатек сел.

— Когда она сможет вас принять… — Скворцов нагнулся к перекидному настольному календарю и принялся озабоченно его перелистывать. — Думаю, что… думаю, что… в феврале! Да-да, это скорее всего. Но вполне возможно, что даже немного пораньше. После старого Нового года. Вот отпразднуем, и…

Он оживленно потер пухлые ладошки. Мы с Сатеком потрясенно молчали.

— Простите, Михаил, — в пятый раз испросила прощения я. — Не могли бы вы объяснить эту странную ситуацию. Приезжает человек не просто издалека, но из другой страны.

— Братской страны! — умильно кивая, напомнил Скворцов.

— …из другой, братской страны. Приезжает по направлению университета… э-э… братского?

Скворцов одобрительно кивнул.

— …братского университета, — продолжила я. — Приезжает работать под руководством профессора Михеевой. Спрашивается, почему профессор Михеева согласна принять его только четыре месяца спустя?

В кабинете снова повисло молчание.

— Должен признаться, что это звучит немного неожиданно для меня, — проговорил наконец Скворцов. — Товарищ Краус действительно рассчитывал на немедленную встречу с профессором Михеевой? Но это решительно невозможно по чисто физическим причинам. Вам разве не говорили? Профессор Михеева находится за границей. Читает курс лекций в Сорбонне и вернется только в конце декабря.

— Тогда зачем… — вырвалось у меня.

Зачем… Уж кто бы спрашивал, только не я. Из нас троих, сидящих в этом кабинете, лишь мне и была известна истинная подоплека событий. Бедный Сатек! Ну надо же такому случиться: раскатал губу с этой дурацкой аспирантурой… Но я скорее умерла бы, чем рассказала ему о своем «проекте». Или, если уж называть вещи своими именами, о своей работе на КГБ… или на отдельного полковника КГБ?.. А, впрочем, какая разница? Для Сатека и то и другое — порождение сатаны. Страшно подумать, что случится с нашими отношениями, если он когда-нибудь узнает… Я посмотрела на своего Святого Сатурнина: как и следовало ожидать, он сидел мрачнее тучи.

— Зачем было приезжать? — продолжил за меня Скворцов. — Ну как… разве такие серьезные вопросы можно решать с бухты-барахты? Необходимо осмотреться, познакомиться с местом работы, с обстановкой, с городом. С общежитием, наконец. Вы ведь намереваетесь проживать в общежитии, товарищ Краус? Ну вот. У нас превосходное общежитие, но записываться туда нужно заранее… В общем, с вашей стороны этот этап рассматривается как подготовительный. Как, собственно, и с нашей.

— Простите? — переспросил Сатек. — Подготовительный и с вашей? Вы говорите, что решение о моей аспирантуре не окончательное?

Скворцов умильно покачал головой:

— Ах, товарищ Краус, товарищ Краус… Вы ведь поступаете на кафедру философии. Вот и смотрите по-философски: что может быть окончательным в этом мире? Разве что смерть… Ваша тема пока находится на утверждении в Главученсовете. Я ж говорю: этот этап сугубо под-го-то-ви-тель-ный. Давайте ваш командировочный лист…

Еще раз миновав скифскую бабу, мы вышли на улицу.

— Пойдем, покажу тебе Летний сад, — сказала я.

Сатек молчал, его мысли наверняка были далеко от Летнего сада, Невы и прочих питерских красот. На набережной я сделала новую попытку:

— Смотри, какая красивая решетка…

— Решетка, а? — хмыкнул он. — Как можно гордиться решеткой?

Но внутри сада мой любимый мало-помалу оттаял. День был солнечным, насколько может быть солнечной питерская погода во второй половине сентября. По небу бродил сильный западный ветер, порывистый и нетвердый, как городской ханыга, загулявший на пустыре в районе пивных ларьков. Он то падал, то вскакивал снова, расталкивая смущенные тучи и в клочья раздирая на груди серую облачную рубаху. В столь цивильное место, как Летний сад, ханыгу, понятное дело, не пускали: с ментами у ворот он еще как-нибудь справился бы, но поди-ка преодолей такой плотный строй старых деревьев…

Мы медленно брели мимо бледных озябших статуй — по дорожкам, по шуршащим желто-коричневым листьям, по пятнистому неряшливому ковру осени.

— Не знаю, почему я так огорчился, — задумчиво сказал Сатек. — Вряд ли могло быть иначе.