Книга Императорский Балтийский флот между двумя войнами. 1906-1914 гг. - Гаральд Граф

Как‑то я возвращался с занятий и шел по Николаевскому проспекту. Напротив Андреевского собора я увидел небольшую группу дам, беседующих между собою. Когда я поравнялся с ними, одна дама меня окликнула. Пришлось подойти, и она познакомила меня с остальными. Среди них была одна барышня, которая сразу произвела на меня большое впечатление. Затем я узнал, что это старшая дочь нашего ближайшего начальника капитана 2‑го ранга Ивановского. Впоследствии я с ней встречался у разных знакомых и на вечерах в собрании, и она все больше мне нравилась.

Однако это мало мешало моим занятиям. Вот положение двух других приятелей было много сложнее. Один из них, имея сердечную привязанность в Петербурге, ездил туда каждую субботу и возвращался в воскресенье вечером. Это еще куда ни шло. Но вот второй оказался связанным с Ораниенбаумом и не мог удержаться, чтобы не ездить туда почти ежедневно. Он уезжал сейчас же после лекций и возвращался лишь утром к занятиям. Спал, что называется, на ходу: или на пароходе, который шел до Ораниенбаума полчаса, или на извозчиках, когда установился лед. Таким образом, на лекциях он сидел в полусонном состоянии, и его голова нет‑нет, да и опускалась вниз. Преподаватели это стали замечать и будили его неожиданными вопросами. Однако он почти всегда умудрялся выворачиваться из трудных положений и учился очень хорошо благодаря своим исключительным способностям. Надо было быть уже очень влюбленным, чтобы иметь силы переносить такую жизнь. К его удаче, он (а может быть, и взаимно) охладел к своей страсти к концу зимы. Это дало ему возможность отдохнуть и прекрасно выдержать выпускные экзамены. Но мы всю зиму за него боялись и волновались по утрам, если он опаздывал. Ведь иногда сообщение по льду из‑за метелей было очень опасным, да и вообще мало ли что могло в пути его задержать, и он бы опоздал на лекции.

Наш приятель, о котором я пишу, был слушателем Артиллерийских классов, а в те годы их окончить было особенно трудно. В прежние времена, наоборот, их было легче кончить, а Минные классы трудно.

Строились новые корабли с мощным артиллерийским вооружением. Орудийные установки становились все сложнее, а управление стрельбой и тем более. Требовались кадры знающих офицеров‑специалистов, которые могли бы с этими задачами справиться. На обучение офицеров артиллерийскому делу было обращено самое серьезное внимание, и скоро Артиллерийский класс оказался на исключительной высоте. На счастье для флота, в числе его преподавателей и руководителей выдвинулись выдающиеся офицеры, как, например: Вердеревский[149]и Герасимов (будущие выдающиеся адмиралы), Игнатьев[150], Свиньин[151], Пелль[152], Длусский[153]и др. Скоро и те офицеры, которые оканчивали классы, стали доказывать, что наше артиллерийское дело стоит на высоком уровне.

Возвращаясь к Минному классу, нельзя не указать, что среди наших преподавателей было тоже много выдающихся умов. Особое уважение нам внушали: капитан 2‑го ранга Ивановский, преподававший электротехнику, и его помощник инженер‑электрик Фролов; профессор Петровский[154], читавший теорию электричества; профессор Колотов – химию (общую, органическую и взрывчатые вещества) и профессор Н.А. Смирнов – физику.

В.Я. Ивановский был человек исключительных способностей. Уже не говоря про то, что он прекрасно знал свой предмет, но он был и выдающимся математиком. В часы отдыха его любимым занятием было вычисление различных математических функций. Иногда, читая электротехнику, он увлекался каким‑нибудь сложным вопросом, и на доске начинали пестреть математические выкладки. Он был и прекрасным морским офицером и командиром, но, как все высоко одаренные натуры, он любил делать то, что ему было интересно, и мелочи повседневной службы его тяготили. Поэтому начальство, отдавая должное его способностям, его все же затирало. Но в будущем он был произведен в адмиралы, был председателем Комиссии по приему вновь построенных кораблей и тут оказался вполне на месте.

Профессор Петровский был типичным русским ученым, ушедшим полностью в свою науку и вне ее ничего не признававший. Читал он свой предмет прекрасно, с увлечением, но слушать его беспрерывно полтора часа с полным вниманием у нас не хватало сил. Через час он начинал замечать, что его слушатели все больше становятся рассеянными. Поэтому он придумал, как оказывать на нас некоторое воздействие. В весьма вежливо форме он неожиданно обращался к одному из нас и спрашивал: «Вы, мне кажется, не совсем понимаете то, что я объясняю, поэтому будьте добры повторить то, что я сказал, и тогда я вам еще раз объясню». Увы, где уж там было повторить сказанное, когда не знаешь, о чем шла речь. Поэтому жертва сознавалась, что не понимает, и просила еще раз объяснить без повторения. Это, конечно, заставляло настораживаться других и быть более внимательными. Видимо, не желая конфузить старших, он больше нападал на нас, мичманов. Впрочем, может быть, и мы по молодости были более рассеянными.

Химик Колотов тоже был прекрасный лектор, и мы с интересом его слушали. Но его курс был столь обширным, что ему приходилось читать «на курьерских», а так как следить за столь быстро читаемым курсом было утомительным, то мы быстро уставали и к концу лекции едва ли многие понимали, что он говорит. Спасал в этом случае один из слушателей, К. Житков, который умудрялся находить время составлять конспекты, и мы по ним следили за курсом. Был у нас и еще один офицер, исключительно способный к химии – мичман Карпов, мой товарищ по выпуску.

Третий профессор – Н.А. Смирнов – был самым замечательным человеком, к тому же очень оригинальным в своих суждениях. Это был мужчина огромного роста, подвижный, энергичный и большой эрудиции. Он обладал свойством при чтении лекции (а может быть, и вообще в жизни) чрезвычайно увлекаться и незаметно для себя перескакивать с одного предмета на другой и только в конце лекции замечать, что он говорил совсем не о том, что является предметом. Поэтому мы иногда не понимали, отчего он так подробно развивает свою тему, которая к нашему курсу не относится. Чего он только не знал, чего только не изобретал. Часто, слушая, мы поражались широте его знаний, казалось бы, вот такого человека и надо привлечь к практической работе, и он сумеет ее блестяще выполнить. Наверно, он и на других производил такое же впечатление, потому что был привлечен к разработке проектов сооружения подлодок. Но, увы, на практике он оказался далеко не блестящим работником и благодаря своей увлекающейся натуре наделал столько ошибок и так запутал дела, что его пришлось уволить. Впрочем, он это сознавал и не обижался. Увлечений у него было много – подводные лодки, изучение качания маятника, остойчивость кораблей, движение мины в воде, действие взрывчатых веществ и много других. Бросаясь с полным воодушевлением на изучение какого‑либо явления, он вносил в это нечто новое, но скоро охладевал к этому вопросу и переходил на другой. Он был большим сторонником всякого прогресса, особенно в технике, и считал, что каждый современный культурный человек должен пользоваться всеми последними изобретениями. Поэтому и он сам был велосипедистом, автомобилистом, фотографом, подводником и воздухоплавателем. Наверно, такие типы ученых встречаются только среди русских.