Книга Время от времени - Джон Локк

Посреди корабля на мостике стоял одинокий человек, худощавый и высокий, с длинными черными волосами и пронзительными голубыми глазами, искрившимися, когда он смеялся или рассказывал какую-нибудь байку. Но сегодня у него не было в запасе баек, ибо он был решительно настроен держать этот крепкий западный ветер в узде, пока тот может нести их. Услышав, что паруса заполоскались, капитан поглядел на них и нахмурился, а потом рявкнул приказ издерганному рулевому.

Квартермейстер[15]— коренастый рыжеволосый валлиец по фамилии Пим — подергал свои обширные огненно-рыжие бакенбарды обеими руками, как было у него в обычае, когда он испытывал досаду. Команда корабля прекрасно знала, что чем больше Пим сердится, тем сильнее дергает свои волосы. Он дергал себя за бороду все чаще в течение последней четверти часа, и на самом деле уже пребывал в одном рывке от физического нападения на своего товарища по команде. Резкий выкрик капитана, вероятно, спас рулевого от суровых побоев. Пим одобрительно кивнул капитану, прежде чем переключить внимание на матросов, неустанно хлопотавших с парусами два часа кряду, пытаясь наполнить ветром каждый дюйм шелка. До сих пор они шли весьма ходко, хотя полупьяный рулевой справлялся из рук вон плохо.

Но его рыскающее управление кораблем грозило подорвать дух экипажа.

Капитан волком глянул на своего подвыпившего члена экипажа и вздернул подбородок, будто донося последнее предупреждение. Рулевой, все же достаточно трезвый, чтобы смекнуть, что к чему, тотчас же извинился перед квартермейстером и матросами. Извинение было вполне чистосердечным и мудрым решением с его стороны, учитывая суровость кар за пьянство под парусом. При нормальных обстоятельствах, скажем, при доставке груза в порт, пьяному рулевому грозило самое малое пять ударов тросом, вымоченным в смоле, по голой спине. А случись сей проступок в условиях боя, его наверняка покарали бы смертью, протащив под килем.

Но сегодня и капитан, и команда были не в настроении наказывать кого-либо. Как только поправка курса возымела действие, капитан и Пим осмотрели паруса, прежде чем переглянуться. Капитан подмигнул, и квартермейстер, воздев кулачище в воздух, гаркнул матросам:

— Держите ветрила полными, парни! Большими и полными, как чары, что ждут нас в Сент-Олбанс!

— Ей-ей, и какие ж чары вы поминали, мистер Пим? — крикнул с марса остроглазый впередсмотрящий Робертс. — Те, что полны грога, или те, что тешат взор?

Экипаж охотно загоготал. Те, кто бросил взгляд в сторону капитана, заметили улыбку на его красивом лице, и воспрянули духом все до единого. Эти моряки трудились на многих кораблях, у многих хозяев, но ни один не работал на человека, подобного этому. Его сдвинутых бровей было достаточно, чтобы поколебать их уверенность, но его улыбка была, как золото в их карманах. Этот капитан владел и сердцами, и умами команды, заслужив свое положение так же, как капитаны всех пиратских кораблей добивались абсолютной власти над своими судами — единогласным голосованием всего экипажа. И в самом деле, он заслужил себе репутацию легендарного стратега, верного друга и яростного бойца. Но было в нем и что-то еще, нечто неуловимое, таинственное качество, не поддающееся определению. Люди не могли этого объяснить, но чувствовали себя в его присутствии более сильными. Менее угрюмыми, более довольными… Как ни безумно это звучало, ежели обсуждать это меж собой, они сходились в том, что как-то чуют его присутствие за добрую милю. И что еще важнее, как только он ступил на борт, их состояния стали расти. Ветры стали крепче, штормы — реже, а воды — более мирными и спокойными, чем когда-либо доселе. Стало меньше ушибов и хворей, а раны словно бы затягивались быстрее. Даже провизия казалась вкуснее, когда этот человек был на борту.

Капитан присоединился к ним два года назад. Теперь же, после нескольких кампаний в море, слово о нем и его корабле — «Крепости» — разлетелось по всему Карибскому морю. Да нет, более сего: они прославились.

Вдруг дельфины прервали свое представление, метнувшись вперед, чтобы идти эскортом рядом с кораблем — с лигу или около того, — прежде чем отлучиться в поисках каких-нибудь иных водных забав.

Идя на всех парусах при свежем ветре, «Крепость» могла отмахать за день сотню миль. Но чтобы добраться до Акульей бухты, целый день им и не требовался. При такой скорости они высадят там капитана еще до вечера. Он, как всегда, переоденется в платье простолюдина, спустит шлюпку на воду и погребет в ней через мелководье, вверх по Литл-Ривер до края поселения Сент-Олбанс, дабы прощупать почву. «Крепость» отойдет в море на три мили, сделает изрядный крюк, а затем снова направится к Сент-Олбанс, к глубоким водам Северного порта у Грешного Ряда, где наконец бросит якорь в шестидесяти футах воды и в четверти мили от берега, а экипаж будет ждать, когда капитан подаст весточку, что можно сойти на берег без опаски.

Робертс углядел стаю морских птиц. Атмосфера и на верхней, и на нижней палубе была полна предвкушения.

Они продолжали идти строго на запад, к Акульей бухте. И хотя они шли под красно-бело-синим флагом Британской Ост-Индской компании, судно это было пиратским, с пиратским экипажем на борту.

Это был корабль Джека Хоули, команда Джека Хоули.

Глава 2

Ровный бриз, дувший на побережье Сент-Олбанс, не мог пробиться сквозь искривленные деревца и густые кустарники в трех сотнях ярдов от берега, где Эбби Уинтер делила деревянную лачугу с матерью и отчимом. Едва перевалило за полдень, и зной в этот безоблачный июльский день стоял просто удушающий. Эбби с матерью опорожнили ночные горшки еще утром, но не нашли времени хорошенько помыть их.

— Пожалуйста, не делай этого, — умоляла дочь. — Это унизительно!

— Сие решено, дитя, и быть посему.

Говорили они отнюдь не о ночных горшках.

— Это назначено на завтра, — сказала Эбби, — но прокламация не делает это обязательным. В таких делах дозволено и передумать. Люди то и дело так поступают безо всяких последствий.

— Я могла бы передумать, но не стану. Как я сказала, сие решено.

Мать Эбби — Хестер — отдала ей один из замызганных ночных горшков. Взяв его, дочь поморщилась от запаха, осквернившего ноздри.

— Давай покончим с этим, пока ему не втемяшилось, будто мы заклинаем демона, — промолвила мать.

Охнув, Эбби быстро окинула взглядом деревья, обступившие их хижину, попутно гадая, не помешалась ли ее матушка умом. Мало того что согласилась на публичное объявление, так еще и позволяет себе высказываться о колдовстве!