Книга Крест и посох - Валерий Елманов

Опрос порученцами князя Глеба ожских кузнецов тоже ничего не дал. Тот, кто мог бы им ответить что-то вразумительное, лежал без сознания, череп его был проломлен ударом кистеня, нанесенным походя. Словом, вернулись они ни с чем, и тогда Глеб понял, что для выяснения этой загадки ему нужен сам князь Константин, причем живой и по возможности здоровый.

Еще день назад тот был для Глеба очень опасен, потому и последовал приказ изничтожить Константина немедля, не вступая с ним ни в какие разговоры, а то мало ли что он успеет наболтать. Теперь же новые гонцы помчались во все стороны с иным предупреждением – брать только живьем. Причем за поимку награда немедленно увеличивалась с девяти до двадцати гривен серебром. Вдобавок Глеб справедливо рассудил, что рядом с его братцем в этот тяжкий час могут оказаться лишь самые верные слуги, которые полностью или частично посвящены в тайну нового оружия. Он пообещал, что за каждого из спутников Константина дополнительно будет уплачено еще по гривне, но только при одном условии – если схваченный будет жив. За мертвого полагалась другая, куда более экзотичная награда – два десятка плетей. Мастерство княжеского ката Парамона знали все, оно-то и внушало твердую уверенность в том, что захвачены все будут живыми.

Все больше и больше уважая голову беспутного, но за последние полгода как-то внезапно поумневшего брательника, новоявленный Каин не очень надеялся, что тот возьмет и все расскажет ему при встрече. Во-первых, неизвестно, как тот вообще отреагирует, да и знает ли он об этом оружии сам. Имеется в виду не то, как им пользоваться, а как его изготавливать. Во-вторых, резко набравший ума Константин отлично сознает, что после всего случившегося кому-то одному из них не место на этой земле. Учитывая, кто будет находиться в роли пленника, а кто – совсем наоборот, легко догадаться, что, какие бы полезные сведения Константин ни сообщил, смерть его все равно неминуема. Вывод напрашивался сам собой – брат будет молчать. Люди же его – другое дело. Их можно не только пугать или пытать. Достаточно просто купить, причем задешево, поскольку за такое сколько ни плати, все равно останешься в выигрыше.

У Глеба дух захватывало, когда он представлял себе перспективы, которые должны были перед ним открыться в самом недалеком будущем, после первого же применения удивительного оружия в крупной схватке. Давняя радужная мечта стать единовластным правителем всего обширного Рязанского княжества тут же поблекла и угасла.

Вдобавок она уже была осуществлена, а сбывшаяся мечта – это уже нечто иное, скорее напоминающее обычное исполнение желаний, не более того. Падая с мысленных небесных высот на землю, к ногам мечтателя, она, как вылупившийся цыпленок, безвозвратно теряет свою радужную, переливчатую скорлупу, в которой находилась все это время, и поднимать эти жалкие останки, некогда сверкавшие ослепительным блеском, уже не имеет смысла. Едва расколовшись, они безнадежно пачкаются, да так, что их уже никогда не удается очистить от налипшей земли, мусора и другой грязи жизни.

Сама же мечта при внимательном и детальном рассмотрении порою оказывается совсем не тем, что представлялось в бредовых видениях, о чем грезилось и вздыхалось долгими бессонными ночами. Ведь едва сбываются эти грезы, едва волшебный сон превращается в прозаическую явь, как человек тут же начинает рисовать перед собой новую мечту, еще более недоступную, чем прежняя. И вновь он пребывает в твердой уверенности, что уж она-то его не разочарует, что внутри она столь же прекрасна, как и снаружи, и что на сей раз никаких отличий между волшебным сном и грубой явью не будет.

Глебу грезилась уже не жалкая Рязань. Поначалу это был стольный град Владимиро-Суздальской земли, но затем, спустя сутки, новое видение, еще ярче, еще ослепительнее, напрочь затмило прежнее – Русь. Вся она целиком, без остатка будет принадлежать именно ему, Глебу Владимировичу. Причем не только Владимиро-Суздальская, но и Киевская вместе с Черниговской. А что, разве он, Глеб, не прямой потомок великого воителя Святослава, его сына Владимира и внука Ярослава[32], прозванного Мудрым. Так что есть у него на это все основания даже согласно лествичного[33]права. В самом деле, почему Владимирский великокняжеский стол принадлежит потомкам Всеволода, который был всего-навсего младшим сыном Ярослава Мудрого? Им должны владеть праправнуки среднего. Долой Всеволодовичей![34]Да здравствуют Святославичи![35]

Да что там Русь, на следующие сутки уже новое, еще более заманчивое видение встало перед глазами князя Глеба. Тут уже властью над всем миром попахивает. Трепещите, гордые ляшские князья[36], завывайте от ужаса, надменные короли Угорщины[37], плачьте от бессильной злобы, казавшиеся великими германские владыки, – ныне величавой неспешной походкой во главе несметного войска шествует он – великий, нет, величайший государь в мире, князь Глеб Владимирович. Стоп, а почему князь? Нет уж, дудки, тут великим князем попахивает, даже королем, а то и императором, на манер византийских. Решено, великий басилевс Глеб... Подожди-ка, каким же он будет у них по счету? Скорее всего, императоров с таким именем у ромеев не было. Ну что ж, тем лучше. Значит, Глеб Первый.

И тут, в самый разгар его мечтаний, явился гонец со столь радостной вестью – везут уже в Рязань Константина и четырех его людишек. Ну как же тут не ликовать, как же не радоваться, примем искренне, неподдельно. Веселого настроения не сумело омрачить даже наглое поведение Константина.

Надо же, ведь мальчишка, сопляк, которого Глеб выпестовал, вынянчил, можно сказать, пригрел на груди, а тот, подобно болотной гадюке, в самый ответственный момент попытался тяпнуть своего благодетеля. Шалишь, брат. У нас не забалуешь. Живо под каблук, чтобы хрястнуло, неистово задергалось в последнем усилии упругое и скользкое змеиное тело. Вот только разберемся сперва с ядом неизвестным, который ты для брата припас. А там уже можно и давить без жалости.