Книга Звезда Одессы - Герман Кох

Она поднесла к моему бокалу бутылку и налила мне красного вина.

— Я спросила официанта, — сказала она. — Видишь, гостиница теперь принадлежит бельгийцу. Поэтому здесь так много бельгийцев. И поэтому здесь теперь шведский стол.

Бельгийцы! Я яростно закивал. Все стало на свои места. Как известно, нигде в мире вы не увидите столько уродливых людей, сколько в Бельгии, — разве что в Англии.

Я даже захихикал. Повсюду старики втыкали вилки в еду. Будь на то добрая воля, их головы можно было бы назвать характерными и даже организовать кастинг для фильма о средневековье, с массовыми сценами в старинном трактире; но когда доброй воли недостаточно, все характерное идет прахом и остается только уродство.

— Ты уже смотрела вокруг себя? — спросил я жену. — По-настоящему.

Давид и Натали тыкали вилками в макаронины; судя по всему, они держались за руки под столом. Жена хотела что-то сказать мне взглядом, но у меня не было ни малейшего желания расшифровывать ее сигналы. За последние минуты мое настроение скачкообразно поднялось, и я хотел, чтобы все так и оставалось.

— Мы сидим среди бельгийцев! — громко сказал я сыну и его подруге.

Под столом Кристина дотронулась ногой до моего бедра.

— В чем дело, мать твою? — выкрикнул я.

Кристина наклонилась к своей тарелке и повернула голову ко мне.

— Они могут тебя услышать! — прошипела она.

Я обвел взглядом жующих и тычущих вилками стариков — которые только что стали бельгийскими стариками — и пожал плечами. Я заметил, что Натали смотрит на меня, она ненадолго потеряла интерес к моему сыну и явно ждала продолжения.

— Англичане — плохие едоки, — сказал я, поднося бокал ко рту и снова ставя его на стол. — Вот почему все они — такие жуткие уроды. Если изо дня в день потреблять много муки и жира, то и другое будет выходить наружу через поры в коже. Но бельгийцы, можно сказать, отчасти едят как французы. Значит, их уродство должно иметь другую причину.

Теперь и Давид смотрел на меня, он положил вилку рядом с тарелкой.

— Ты читала «Сюске и Виске»?[34]— обратился я к Натали. — Такой комикс?

Она кивнула.

— Но мне никогда не нравилось, — добавила она.

— Мне тоже. Раньше я иногда их читал, и, что смешно, сначала мне не понравилось: я решил, что они не слишком реалистичны. Но, побывав в Бельгии, начинаешь понимать, что этот комикс основан на реальности. Буквально на каждом углу мимо тебя шаркают Ламбики, Йеромики и тети Сидонии. Оказывается, в этих персонажах нет ничего карикатурного. Они живьем разгуливают вокруг тебя. И они в самом деле уродливы.

На лице Натали появилась веселая улыбка, но Давид зевал, а жена сидела над пустой тарелкой и нисколько не скрывала, что совсем не слушает меня.

— Ну и?.. — спросил сын.

— Что «ну и»?

— Почему бельгийцы так уродливы?

— Откуда я знаю? Это странно, потому что голландцы тоже питаются не очень правильно. Но по Нидерландам разгуливают толпы красивых людей, хотя этот факт часто отрицают, ведь голландцы не в восторге от самих себя. Объективно говоря, нам нечего стыдиться. Голландские девушки — одни из самых красивых в мире, это всем известно.

Произнося последнюю фразу, я смотрел только на Натали. Я не хотел этого, я изо всех сил старался этого не делать, но что-то во мне было сильнее моих благих намерений. Назвав голландских девушек самыми красивыми в мире, я даже слегка подмигнул ей. Одновременно я почувствовал жар на лице; надо было поскорее встать и под каким-нибудь предлогом удалиться, иначе я жестоко провинился бы уже в первый день нашего идиллического отпуска.

— А они должны стыдиться? — спросила Натали, прежде чем я успел что-нибудь придумать.

— Что?

— Вы говорите, что нам, голландцам, нечего стыдиться. Но тогда получается, что им, этим бельгийцам… — она указала на столики вокруг нас, — что им есть чего стыдиться.

— Фред, — поспешно сказал я. — Ты не обязана говорить мне «вы». Во всяком случае, в отпуске.

Я сделал глубокий вдох и отпил вина. Теперь и жена положила прибор рядом с тарелкой и, казалось, прислушивалась к моим словам. Давид смотрел то на свою подругу, то на меня. «Что ты на это ответишь?» — читалось в его взгляде.

— Есть два вида уродства, — сказал я и в тот же момент осознал, что путь назад отрезан. — Есть уродство, с которым ничего нельзя поделать: от рождения, из-за бедности, из-за плохого питания, вызванного все той же бедностью, из-за болезней и так далее. С таким уродством можно только смириться. Смириться, а не жалеть этих уродливых людей, поскольку это лишь усилит их тоску. И тут мы подходим к уродству другого вида, которое, в сущности, непростительно. Непростительно, потому что они сами его выбрали. Люди набивают себя, как англичане, мукой и жиром или поедают жареную рыбу с газетной бумаги, проглатывая вдобавок немало типографской краски; прекратится это только тогда, когда есть рыбу с газетной бумаги запретит правительство. Это непростительно в такой же степени, как и глупость, которая непростительна всегда.

Я видел, что Натали хочет высказаться, но моя речь еще не закончилась: сказанное само по себе было ужасно, но недоговоренность выглядела бы еще ужаснее, если такое вообще было возможно.

— Я не знаю, чему бельгийцы обязаны своим уродством, — продолжал я, не переводя дыхания, чтобы не дать ей перебить меня, — но, несомненно, причина кроется в чем-то непростительном. Оглянитесь: сначала я думал, что нас окружает старичье, но эти люди старше нас всего на несколько лет, не больше. Нас с Кристиной, я имею в виду. Поэтому им следует стыдиться, да. Стыдиться своего образа жизни, из-за которого к пятидесяти годам они выглядят так, будто одной ногой стоят в могиле.

Жена уставилась на меня и даже приоткрыла рот. Потом она сделала большой глоток вина и тряхнула головой, отбросив волосы назад.

— Ну, — обратилась она к Натали, — ты, наверное, не знала этого, пока мой муж не разложил все по полочкам.

Натали закусила губу.

— Не знаю, — начала она; ее глаза внезапно увлажнились: у нижних ресниц выступили маленькие слезинки, похожие на росу. — По-моему, все это ужасно цинично, господин Морман. Вы говорите, что эти люди — почти уроды, и совсем не знаете, какой образ жизни они вели. Может, им все время приходилось слишком много работать или они жили на территориях, где много промышленности и воздух загрязнен: таких мест в Бельгии много.

Я посмотрел в ее глаза, полные слез, и вдруг понял, что потерял нить разговора. Вокруг нас сидели трещавшие без умолку бельгийцы, в своем большинстве встававшие уже не раз, чтобы положить себе еще еды. В общем, казалось, что они очень довольны. И однако что-то было мне не по душе. Если бы Натали просто сказала: «Почему уродливым людям нельзя получать удовольствие?» — я с улыбкой признал бы ее правоту, но дальше последовали бы «промышленность» и «загрязнение воздуха». Наверное, она питает нежные чувства ко всей «окружающей среде», заключил я мрачно. Несомненно, у нее в голове полно «антирасистских» и «антиглобалистских» доводов в пользу того, что во всем виноваты «империалисты» и «транснациональные корпорации», — представление о мире, где люди больше не должны расплачиваться за собственную отвратительность, где никто не может привлечь их к ответственности, потому что снят сам вопрос о виновности. «Жалко такую милую девушку», — пронзила меня мысль, и я почувствовал жжение за веками.