Книга Разум VS Мозг. Разговор на разных языках - Роберт Бертон

На мой взгляд, эмпатия – социальный клей нашей цивилизации. Недостаток эмпатии, от грубости и безразличия до открытой враждебности и агрессии, несовместим с хорошо отлаженной жизнью общества. Понимание биологических составляющих эмпатии и той степени, до которой на них могут воздействовать обучение и образование, – одна из величайших задач как на социальном, так и на нейробиологическом уровне. Вопрос реабилитации серийных преступников – безжалостных личностей, не знающих раскаяния, – будет зависеть от того, решим ли мы, что эмпатия может быть разрушена, усилена или вызвана внешней стимуляцией. Пытаемся ли мы найти способ снизить политическое напряжение или отыскать общие основания для науки и религии, мы неизбежно приходим к тому, что полагаемся на наше интеллектуальное понимание эмпатии наряду с тем, насколько сильно мы сочувствуем другим (эмоциональное сопереживание). Преждевременные и/или упрощенные выводы в отношении этой сложной проблемы не помогут. Делая необоснованное заявление, что эмпатия возникает из набора специальных клеток мозга, мы создаем больше новых проблем, чем даем ответов.

Мышление не на том уровне

Для проведения исследования, способного обеспечить интерпретируемый результат, ученые должны начать с контроля над максимально возможным количеством переменных. Чем уже сфера исследования, тем точнее будут полученные данные. Например, при изучении зрения исследователи пытаются изолировать единственный функциональный компонент, такой как определение формы контуров, или направления движения, или цвета. Складывая вместе эти наблюдения в отношении отдельных компонентов, мы можем создать составную картину того, за счет чего обеспечивается зрение. Но этот метод зависит от наличия основательных рабочих знаний, как эти компоненты функционируют индивидуально и коллективно. В 1950–1960-е годы исследования с использованием внутриклеточной регистрации позволили описать нейроны, которые, как тогда считалось, специализированы под конкретные зрительные задачи. Существовало убеждение, что некоторые клетки реагируют исключительно на линии, другие – на движения, а еще третьи – на края и контуры. Последние получили название «нейроны – детекторы контуров». Полвека дальнейших исследований продемонстрировали, что так преподносимая картина слишком упрощена. Видение чего-то настолько простого, как граница, обеспечивается сложным взаимодействием сотен типов клеток. Не существует такой вещи, как специализированный «детектор контуров».

Мозг – это лоскутное одеяло взаимосвязанных функций, которые развивались в ходе бесконечно долгой эволюции

Мозг – это лоскутное одеяло взаимосвязанных функций, которые развивались в ходе бесконечно долгой эволюции. В отличие от большинства примитивных движений, таких как судорога отдельной мышцы, такие явления, как мысли и действия, представляют собой продукт сложной, широко распределенной в мозге и внутренне согласованной нейронной сети. Не существует единого мозгового центра для благодарности или раскаяния. Ощущение сопереживания приписывают по крайней мере к 10 областям мозга [156]. Хотя наука работает путем разглядывания мельчайших из возможных функций, важно не путать эти низкоуровневые находки с высокоуровневыми функциями. Термин типа «нейроны эмпатии» смешивает в себе различные уровни функционирования и действия, на деле снижая невероятную сложность мозговой деятельности до мультяшных и часто ведущих в неверном направлении громких фраз. Ни один нейрон не порождает какого-либо конкретного комплексного поведения. Нельзя сводить высокоуровневое поведение к низкоуровневой нейронной активности. Точно так же, как вам не следует ожидать, что вы прочтете замечательную новеллу, заглянув в азбуку, вам не следует искать признаки сложного человеческого поведения на клеточном уровне.

Клетки – не причина поведения

Побочным продуктом приписывания поведенческих свойств отдельным типам клеток мозга является ошибочное положение, что присутствие определенных клеток достаточно для доказательства наличия у вида определенных паттернов поведения. Наглядный пример: веретенообразные клетки. Крупные веретенообразные нейроны с их единственным аксоном и дендритом обнаружены в областях человеческого мозга, которые задействованы в эмоциональных процессах, включая эмпатию. Предполагалось, что они встречаются только у людей и крупных обезьян, но впоследствии они были обнаружены у некоторых морских млекопитающих, включая дельфинов и китов [157]. Открытие было растолковано как анатомическое свидетельство того, что киты способны сопереживать другим особям своего вида. Логика рассуждений была следующей: веретенообразные клетки присутствуют в тех областях человеческого мозга, обеспечивающих переработку эмоциональной информации, и теперь найдены также в аналогичных областях мозга китов. Поэтому киты схожим образом испытывают эмоции. В результате мы подтверждаем свои наблюдения высокоуровневого поведения животных – от социальной организации до коммуникации – тем, что приписываем это поведение определенному типу клеток.

Сложное поведение, такое как эмпатия, не может определяться присутствием или отсутствием конкретного типа клеток мозга или конкретной анатомической структурой мозга. Если бы это было так, мы могли бы игнорировать поведенческие наблюдения и переходить непосредственно к выводам: если мозг того или иного вида тщательно изучен и в нем не найдено веретенообразных клеток, мы можем просто списать со счетов этот вид как неспособный к эмпатии. Трудно придумать что-то более опрометчивое, потому что на сегодняшний день мы имеем весьма отдаленное представление о функции веретенообразных клеток. То же самое утверждение верно и в отношении зеркальных нейронов. Хотя они и были электрически изолированы, не было гистологических (микроуровневых) подтверждений того, что зеркальные нейроны представляют собой конкретный тип клеток с уникальным биохимическим строением и функцией.

Можно согласиться, что открытие наличия веретенообразных клеток у других видов имеет огромную ценность для нашего понимания эволюции мозга и наших взаимосвязей с другими видами. Но интерпретация отдельных клеток как ответственных за сложное поведение ведет к риску возложения на технологии ответственности за определение, что чувствуют другие. Я помню время, когда уничижительное «антропоморфизм» звучало всякий раз, когда кто-то приписывал конкретную черту другому виду, основываясь на предположении того, что животное испытывает. В этом критицизме есть очевидная доля правды. Мы не можем знать, каково это – быть летучей мышью. Отнесение конкретного поведения на счет отдельных типов клеток – настолько же сомнительное занятие. Вместо того чтобы надеяться, что нейробиология выручит нас из кажущегося неразрешимым затруднения, нам было бы лучше признать, что хотя эмпатия и возникает в мозге, ее невозможно найти ни в отдельных клетках, ни в их соединениях. Клетки и сети нервных клеток ничего не чувствуют. Только через их коллективное действие и посредством пока еще неизвестных механизмов мы можем сопереживать.

Неспособность разобрать поведение на базовые составляющие элементы относится ко всем аспектам психических состояний и является основным сдерживающим фактором нашего понимания сознания. Мы далеки от понимания механизмов работы отдельных нейронов и еще дальше – от понимания того, как они взаимодействуют как внутри отдельных систем, так и в масштабах всего мозга. Недавняя редакционная статья в Journal of Neurophysiology так обобщает наше текущее состояние неведения: «Процессы и механизмы, с помощью которых отдельные нейроны интегрируются в системы и осуществляют объединение информации от множества источников, остаются наиболее интригующей тайной в нейробиологии» [158].