Книга Темные воды Тибра - Михаил Попов

Марк Карма, одетый, кстати, так же, как и его господин, вначале старался держаться в самом конце маленького каравана, ибо предвкушал тяжелый разговор с Суллой. Но тот не обращал на свою тень никакого внимания. До такой степени не обращал, что тень заволновалась – почему так?

Когда миновали Велитры, он сам подобрался поближе к господину и некоторое время скакал рядом, как бы облегчая ему возможность начать разнос. Децим и Метробий по молчаливому приказу Суллы отстали настолько, чтобы не слышать деталей неприятного разговора.

Сулла пребывал в задумчивости, и выражение его лица не было слишком мрачным.

Наконец раб не выдержал:

– Я жду, когда ты наконец обругаешь меня, иначе сердце мое никогда не станет на место.

Щека консула слегка дернулась – так он в последнее время улыбался.

– За что я должен обругать тебя, за то, что ты прекрасно сделал свою работу? Я скорее должен тебя поблагодарить за то, что ты дал мне возможность поиздеваться, причем совершенно безнаказанно, причем в его собственном доме, над моим самым знаменитым противником.

Марк Карма с облегчением выдохнул собранный в груди воздух.

– Но ведь я поставил тебя в ситуацию, когда ты должен был отказаться от командования…

– Пусть Марий думает, что меня сейчас можно поставить в подобное положение. Он не понимает, что нельзя получить то, что получить нельзя. Могу поспорить на свои новые поножи, а они погляди какой выделки, что когда мы въедем в лагерь, то найдем там вестников сената…

– Я думаю, их быстренько распнут, – влез со своим мнением раб.

Сулла отрицательно покачал головой:

– Нет, за что их распинать, они ведь не преступники и не взбунтовавшиеся рабы. Их просто повесят.

– В знак уважения к сенату.

Консул медленно повернул голову и вновь внимательно посмотрел на своего раба.

Тому было трудно выдержать слишком знакомый взгляд, и он быстро спросил:

– Но если дела наши так удачно поворачиваются: унесли вон ноги из Рима, бесплатно выкупили жизнь, выставили полным дураком этого старого и жадного мошенника, почему глаза твои так грустны?

– Немного радости в победе над ничтожествами.

– Ты себе кажешься орлом, который ловит мух?

Сулла опять посмотрел на скачущего рядом.

– Да, когда-то ты сказал мне правду – без тебя мне будет скучно.

По лицу Марка Кармы проскользнула самодовольная улыбка, но она тут же исчезла, после того как Сулла произнес следующую фразу:

– Но ты так до сих пор и не рассказал мне, где провел годы до встречи со мной в Цирте.

Раб занервничал, взялся чесать шею, которая, судя по всему, и не думала чесаться.

– Опять скажешь, что не пришло время.

– Извини, Луций, но действительно не пришло. Мне не то чтобы есть что скрывать, просто, как говорится у этрусков, слово, произнесенное утром, может прозвучать во спасение, то же, но вечером сказанное, способно и умертвить.

Консул думал о своем.

– А ты очень изменился за эти годы.

Раб растерянно дернул плечом.

– Все меняется, твердое перестает быть твердым…

– Ты стал похож на обезьяну, старую сварливую обезьяну, которую фокусники водят по городским рынкам на цепочке. Правда, правда.

Марк Карма сделал вид, что обиделся, и слегка отстал.

Глава вторая

Марий

88 г. до Р. Х.,

666 г. от основания Рима

Великий полководец никак не мог понять, в какой момент его обманули, и это приводило его в состояние тихой, смертельно опасной для окружающих ярости.

Слуги прятались в самых отдаленных уголках дома, а те, кто должен был время от времени приближаться к нему, шли словно на смерть.

Старик сидел у бассейна и толстой тибрской камышиной дразнил вьющихся в его зеленоватой воде мурен. Бассейн с этими опасными, но чрезвычайно вкусными тварями был непременной принадлежностью каждого по-настоящему богатого дома. Сейчас спаситель отечества не рассматривал их как будущую еду или престижное украшение своего дворца, они занимали его внимание своей схожестью с его собственными мыслями. Зубастые, извивающиеся, хищные, черные…

Старик их подкармливал. Насаживал на кончик заостренной камышины кусочек тухлятины из стоявшей рядом серебряной вазы и опускал в воду, возбуждая в ней жуткий пенный хоровод.

Итак, надо все же докопаться до того момента, с которого он стал выглядеть в глазах голубоглазого авантюриста как легковерный, выживший из ума старик.

Когда отпустил из Рима в Нолу?

А как мог не отпустить? Армия бы взбунтовалась, и вместо того чтобы ею воспользоваться для войны с Митридатом, пришлось бы набирать другую для ее усмирения.

Когда разрешил Сулле укрыться у себя в доме?

Но если бы он этого не сделал, его бы зарезали на улицах, а легионы под Нолой обвинили бы в этом Сульпиция, а равным образом и его, Гая Мария.

Когда поверил этому сухощавому, похожему на уличного фокусника рабу?

Нет, нет, нет! Все это не то, причина не в том. Возможно, ошибка была совершена еще семнадцать лет назад, когда он позволил Сулле пленить Югурту. Нужно было Югурте позволить пленить Суллу? И зарезать где-нибудь в подвале мавританского города.

С нумидийцем все равно было бы покончено, не в том году, так в следующем.

Тихо доложили, что прибыл народный трибун Сульпиций Руф.

Марий усмехнулся. Честно говоря, он презирал этого горлодера с миллионами сестерциев в кармане и был уверен, что «народный» избранник испытывает к нему ничуть не более ласковые чувства.

В обширной тоге с пурпурной каймою – что народным трибунам не полагалось – Сульпиций, тяжело ступая громадными сандалиями по хрустящему песку, приближался к бассейну, у которого сидел полководец.

Они поздоровались без церемоний и без взаимного проявления симпатий.

Гостю тут же принесли стул, он тяжело в него погрузился. Вытер пот со лба и некоторое время с любопытством наблюдал за рыбьей возней в глубине бассейна.

– Сведения подтвердились? – спросил Марий только для того, чтобы начать разговор. Вчера ночью пришло известие, что два трибуна, посланные для того, чтобы представлять сенат при отречении Луция Корнелия Суллы от командования кампанской армией, убиты.

Оставалось узнать, как именно это было сделано.

– Побиты камнями.

Марий сердито бросил муренам большой кусок тухлого мяса. Это был самый худший вариант; если бы их зарезали по приказу Суллы, еще можно было бы на что-то надеяться. Но поскольку трибуны пали жертвою неуправляемого солдатского гнева, значит, против сената выступили не только полководец, но и армия.