Книга Трансатлантика - Колум Маккэнн

Спустя восемьдесят шесть дней стиркой занялась негритянка. Лили привели внутрь, помогать медсестрам. Она носила тонкое хлопковое платьице и черный китель зуав. Волосы завязывала узлом на затылке и закрепляла чепцом. На чепец прикрепляла значок Союза.

Она мыла судна, меняла простыни, набивала матрасы чистой соломой, пропитывала камфарой ватные шарики. Песком отскребала кровь с операционных столов. И все равно запах был невыносим. Вонь экскрементов и крови. Хотелось вернуться наружу, к грязному белью, но Лили оказалась хорошей помощницей и нравилась хирургам. Накладывала простые швы, снимала лихорадку. Наполняла водой тазики у коек, выливала ночные горшки. Подхватывала солдат под мышки, помогала переворачиваться. Хлопала по спине, когда они извергали из легких темную мокроту. Подтирала грязь после их ужасных поносов. Подносила к их губам чашки с холодной водой. Кормила овсянкой, бобами, жидким супом, желтым конским жиром. От жара давала ревень. Не обращала внимания на их похоть, на свист. Для солдат, сошедших с ума, готовились ледяные ванны. Безумцев погружали в воду со льдом, пока не потеряют сознание. Она держала их головы под водой и чувствовала, как по запястьям всползает холод.

Кое-кто при ее приближении шептал непристойности. Грязный язык. Болезненные эрекции. Чтобы угомонить мужчин, она говорила, что квакерша, хотя квакершей вовсе не была. Они умоляли о прощении. Она касалась их лбов, шла дальше. Они звали ее «сестра». Она не оборачивалась.

Лили помогала хирургам на неотложных операциях: точила пилы, которыми отрезали конечности. Пилы полагалось точить дважды в день. Мужчинам затыкали рот резиновым кляпом. Лили держала их плечи. Мужчины выплевывали кляп, она засовывала обратно. Прижимала к их лицам пакеты с хлороформом. А они все равно кричали. Под столами стояли огромные деревянные тазы для крови. Отрезанные конечности лежали в бадьях: руки вместе с бедрами, отрезанные пальцы рядом с щиколотками. Лили протирала пол, отмывала карболовым мылом и водой. Ополаскивала тряпку в траве. Смотрела, как краснеет земля. Ближе к ночи шла на зады госпиталя, где ее рвало.

Мало кто задерживался больше, чем на день-другой. Солдат отсылали в тыловой госпиталь или назад на передовую. Лили представления не имела, как они смогут воевать снова, и однако они брели назад. Когда-то были механиками, интендантами, дворецкими, поварами, плотниками, кузнецами. А теперь уходили в сапогах мертвецов.

Иногда возвращались спустя считаные дни, и их сваливали в длинный могильный ров в лесу. Чтобы умерить вонь, Лили нюхала камфару.

Лили расспрашивала о сыне, но осторожно, словно рану ощупывала. Понимала: если увидит его, то, скорее всего, ненадолго. Тэддиус Фицпатрик. Коренастое тело. Веснушчатое лицо. Голубые-голубые глаза. Так она и описывала его чужим людям: будто все его тело строилось вокруг глаз. Отец его, Джон Фицпатрик, давным-давно исчез. Ей пришлось взять его фамилию. И ладно: экая важность, новое имя. Имена принадлежали тем, кто их сочинял. В Сент-Луисе, где Лили работала служанкой, ее называли Брайди. Поменяй белье, Брайди. Смети золу, Брайди. Причеши меня, Брайди, дорогуша. Имя женщины может меняться. Теперь она Лили Фицпатрик. Временами – Брайди Фицпатрик. Но сама себя до сих пор называла Лили Дугган: вот и все, что она в себе носила. В этом имени звучал Дублин. Район Либертиз. Серость, брусчатка. В Америке можно потерять все, кроме памяти о своем подлинном имени.

Назвала Тэддиуса в честь своего отца Тэда. Растила его одна, сначала в Нью-Йорке, потом в Сент-Луисе. Красивый мальчик. В школе научился читать и писать. Любил счет. В двенадцать поступил в ученики к строителю оград. Ее сыночек забивает в землю столбы. Лили мечтала, как он отправится в прерии. На запад. Густые снегопады. Высокие кедры. Просторные луга. Но война его не пустила. Я буду бороться с тиранией, говорил он. На руках сшил солдатский мундир. Четырежды врал про свой возраст, чтобы записаться. Четырежды его заворачивали. Всякий раз возвращался чуть наглее прежнего. Храбрость его отдавала желчью. Как будто сам своей храбрости не понимал. Однажды ударил Лили. Кулаком. Размахнулся, оставил ей глубокую рану над глазом. Сын своего отца. Сидел за кухонным столом, угрюмился. Не извинился, но на пару недель притих, а потом гнев вновь вытолкнул его за порог. Солдатский китель туго обтягивал плечи. Штаны так длинны, что волочились по грязи.

На улицах Сент-Луиса играла музыка. Трубы. Мандолины. Тубы. Дудки. На берегу Миссисипи мужчины в бабочках залучали мальчишек на войну. И другие мужчины – с парадными саблями и кушаками. Слава. Возмужание. Долг. Разжать эту хватку. Пробудить нацию, открыть ей глаза на истинную ее Судьбу. Шагом марш, мальчики, в казармы Бентон[44]. Записался добровольцем – получи семьдесят пять долларов. Отчего-то Тэд решил, что на всю войну хватит пары недель, – юношеская забава. Нацепил заплечный мешок, сунулся в толпу солдат-северян. Напра-аво. Левое плечо вперед. Пол-оборота направо, марш.

Барабанщики отбивали такт. Реяли полковые знамена. Первый миннесотский. Двадцать девятый пехотный добровольческий Айовы. Десятый миннесотский добровольческий. В воздухе кувыркались обрывки песен. Солнце низко висит, Лорена, едва ли все это важно, Лорена, жизнь уже отступает прочь от меня[45].

Лили никогда особо не верила в Бога, но молилась о благополучии сына, то есть молилась никогда не увидеть его на подводах. А молясь никогда его не увидеть, спрашивала себя, не обрекает ли его на вечное поле боя. А молясь о его возвращении домой, порой размышляла о том, какие ужасы он принесет с собою, если возвратится. Круги в кругах. Узоры на кресте.

Она вышла из палаты, спустилась по лестнице, шагнула в ночь. Недолюбливала громаду этой темноты. Слишком похоже на море. Послушала зов кузнечиков. Их стрекот – молитва получше.

В начале 1846-го она приплыла из самого Кова. Семнадцать лет. Два месяца на воде. Океан ворочался и вздымался. Лили почти не вставала с койки. Вокруг женщины и дети. Койки тесными рядами. По ночам слышно, как в трюме шныряют судовые крысы. Пищу нормировали, но Лили удавалось есть – спасибо Изабел Дженнингс, двадцати фунтам стерлингов, которые та ей дала. Рис, сахар, патока, чай. Кукурузный хлеб и сушеная рыба. Деньги Лили хитро зашила в кромку капора. Шаль, ситцевое платье, одна-единственная пара туфель, несколько носовых платков, а еще нитка, наперсток, иголки. И голубая аметистовая брошь, которую Изабел сунула ей в руку вечером под дождем. Лили приколола брошь изнутри на пояс, чтоб никто не видел. Лежала калачиком на койке.

Ветер дул как бешеный. Судно трепали шторма. Качка ужасала. Вся голова в шишках от коечной рамы. Лихорадка и голод. Как-то раз Лили забрела на верхнюю палубу. За борт сталкивали гроб. Он рухнул и распался на волнах. Исчезла нога. К горлу подступила рвота. Лили вернулась в трюм, в смрадную тьму. Дни громоздились на ночи, ночи – на дни. Раздался крик. Увидели землю. Всплеск радости. Ложная тревога.