Книга Журнал 64 - Юсси Адлер-Ольсен

Но она никогда не понимала, почему в таком случае он сам позволял себе грубо ругаться, а также плохо говорить о том, что касается отношений между полами, в то время как все и вся на хуторе утверждали обратное.

– Они говорят, что ты глупая и невоздержанная на язык и развращаешь всех вокруг, – сказал отец. – Тебя выгнали из школы, и теперь мне придется приглашать специальную даму, чтобы обучала тебя дома. Если бы ты хоть научилась читать… но ты не смогла даже этого. Повсюду на меня смотрят с негодованием. Я – тот самый фермер, чья дочь позорит весь город. Священник, школа – все осуждают тебя, а тем самым и меня. Ты не прошла конфирмацию, а теперь, ко всему прочему, еще и беременна, и утверждаешь, что виновник – твой кузен…

– Но так и есть. Мы вместе.

– Да нет же! Таге говорит, что у него с тобой ничего не было. Так кто же это в таком случае?

– Таге и я – вместе.

– Нэте, встань на пол на колени!

– Но…

– Встань!

Она сделала, как он просит, и увидела, как отец тяжелой походкой подошел к сумке, лежащей на столе.

– Вот, – он высыпал горкой перед ней на пол плошку рисовых зерен. – Ешь! – Затем поставил рядом кувшин с водой. – И пей!

Она огляделась. Взглянула на портрет матери, улыбчивой и стройной, в свадебном платье. На стеклянный шкаф с посудой, на настенные часы, давным-давно остановившиеся. И ничто в этой комнате не могло ее утешить, ничто не могло помочь ей.

– Скажи, Нэте, с кем ты трахалась. Или ешь.

– Только с Таге.

– Вот! – прорычал отец и трясущимися руками запихнул ей в рот первую горсть риса.

Рис резал горло, несмотря на то, что она пила как можно больше. А следующая горсть причинила еще большую боль. Эти крошечные острые и твердые зерна, сахарной головой возвышающиеся на полу…

Когда отец закрыл лицо ладонями, зарыдал и принялся умолять ее, чтобы она призналась, кто ее обрюхатил, девушка резко вскочила, так что кувшин с водой разлетелся на кусочки. Четыре шага по направлению к полуоткрытой двери, и Нэте оказалась на улице. И там, на воле, она обрела уверенность, ловкость и легкость. Улица была ее стихией.

Она слышала позади себя крики отца, все отдалявшиеся, однако это не остановило Нэте. А остановила ее боль в диафрагме, когда рисовые зерна начали впитывать желудочный сок и размокать. Когда желудок раздулся, заставив ее запрокинуть голову и жадно хватать ртом воздух.

– Это Та-а-аге! – пронеслось над тростником и речным потоком, несущим свои воды мимо нее.

Затем она упала на колени и что было силы прижала кулаки к низу живота. Стало немного легче, однако желудок продолжал растягиваться; тогда она попыталась отрыгнуть и вставила в горло палец, но ничто не помогало.

– Это Таге, мама, скажи отцу! – плакала она, обратив глаза к небу.

Но отреагировала на ее фразу не мама, а пятеро парней с удочками.

– Нэте-Грохалка! – крикнул один из них.

– Нэте-Грохалка, Нэте-Грохалка! – подхватили остальные.

Она закрыла глаза. Все казалось ей чужим в собственном теле. В грудной клетке и в животе. Органы, о существовании которых она никогда не догадывалась. Она впервые почувствовала сильное пульсирование в глазу, отзывавшееся в своде черепа; в этот момент она впервые ощутила запах собственного пота. Ныла каждая клеточка тела – организм стремился вернуть здоровое состояние. Дыхание перехватило. Нэте не могла даже закричать, не могла и ответить парням, когда они спросили, не приподнимет ли она подол, чтобы им было получше видно.

Через свою глупую просьбу они разоблачили собственную сущность: сущность маленьких, глупых, невежественных мальчиков, прошедших конфирмацию, которые всегда поступали так, как требовали от них отцы, и никак иначе. И то, что она не отвечала, не просто вызвало у них гнев, но и неловкость, довольно неприятное для них чувство.

– Она шлюха! – заорал один. – Нужно сбросить ее в реку и отмыть хорошенько.

Парни без предупреждения схватили Нэте за ноги, за плечи, за живот и кинули как можно дальше в реку.

Все услышали глухой звук, когда она в падении наткнулась животом на камень, а потом увидели, как Нэте взмахнула руками и вода между ног девушки стала окрашиваться кровью.

Но никто ничего не сделал. То есть, конечно, кое-что они сделали. Всей гурьбой. А именно – убежали. А из ледяной воды разнесся крик.

И этот крик принес определенную пользу, ибо на звук пришел отец, вытащил дочь из воды и отнес домой. Сильные руки, вдруг ставшие нежными. Он тоже видел кровь и понял, что она больше не в состоянии за себя постоять.

Дома отец уложил Нэте в постель, охладив живот тряпкой, и попросил прощения за свою вспыльчивость, однако она не ответила ему. Стреляющая боль в голове, животе и желудке не позволяла это сделать.

Больше он ни слова не упомянул о том, кто отец ребенка, ибо никакого ребенка уже не существовало. У матери Нэте тоже случались выкидыши, тут не было секрета, и симптомы не оставляли сомнений. Даже Нэте знала.

Вечером, когда лоб девушки стал раскаленным, отец позвал доктора Вада. Спустя час тот приехал вместе со своим сыном Куртом, по-видимому, не удивившись состоянию Нэте. Он лишь повторил то, что уже слышал, – что она споткнулась и упала в ручей, убедившись собственными глазами, что так все и было на самом деле. Неприятно, что у девушки открылось кровотечение, сказал он и спросил отца, не беременна ли она, даже не потрудившись проверить сам.

Она наблюдала за лицом отца, парализованная стыдом и растерянностью. Тот отрицательно покачал головой.

– Это ведь было бы незаконно, – тихо произнес отец. – Так что, естественно, нет. Не нужно вызывать полицию. Всего лишь несчастный случай.

– Ты поправишься, – сказал сын доктора, как-то чересчур медленно погладив Нэте по руке, при этом кончиками пальцев легонько прикоснулся к ее груди.

Тогда она впервые встретилась с Куртом Вадом и уже тогда ощутила дискомфорт от его присутствия.

Потом отец пристально посмотрел на дочь и, наконец, решился на то, чтобы разрушить ее и свою собственную жизнь.

– Я больше не могу тебя содержать, Нэте. Придется найти тебе приемную семью. Завтра поговорю с комитетом.

Она долго просидела нахмурившись на стуле посреди гостиной, уже после того как интервью с Куртом закончилось. Даже «Фюнская весна» Карла Нильсена и прелюдии Баха не могли ее успокоить.

Этот негодяй заполучил время в радиоэфире. Его пытались прервать провокационными вопросами, но он упорно гнул свою линию в течение всего отведенного времени, и это звучало совершенно омерзительно.

Все, за что Вад боролся тогда, не только не было разрушено, но и укрепилось в такой мере, что она ужаснулась. Со всей прямотой он объявлял цель своей деятельности и общественной работы, которая, совершенно очевидно, всплыла из другой эпохи. Эпохи, когда люди повторяли «хайль», щелкнув каблуками, и убивали себе подобных во имя безумной веры в то, что некоторые представители человеческого рода лучше, чем другие, и в то, что им принадлежит право сортировать человечество на полезных и ненужных особей.