Книга Ниндзя в тени креста - Виталий Гладкий

Замыкали процессию священники и монахи. По сторонам колонны грузно топали португальские солдаты в полном панцирном облачении. Их грозный вид заставил толпу затихнуть, но ненадолго. Едва четверых странно одетых людей подняли на помосты и привязали к столбам, как снова раздались крики, но трудно было понять, чего было в них больше – жалости, осуждения или удовлетворения от предстоящего сожжения. А что четверых несчастных будут сжигать, Гоэмон уже сообразил. Вот только он никак не мог понять, за что их присудили к такой страшной казни.

Словно подслушав его мысли, Андзиро забормотал над ухом:

– Это еретики, отступники от веры. Вон те – индусы, а другие двое – марраны[48].

– Кто такие марраны? – спросил Гоэмон.

– Это иудеи, принявшие христианскую веру.

– И чем они провинились?

– Сменили белье в субботу.

Гоэмон тупо уставился на Андзиро. Он никак не мог уловить смысл сказанного. И потом, что это за вера, если, сменив белье, можно попасть на костер?! Наконец он не выдержал напора мыслей и громко сказал:

– Но это же глупость! Как можно судить человека за поступок, который ни в коей мере не затрагивает веру?!

– Тише! – зашипел Андзиро, испуганно оглядываясь по сторонам. – Помолчи, если не хочешь попасть в руки святой инквизиции! Еще как затрагивает. Если марран поменял белье в субботу, значит, он только делает вид, что истинный христианин, а на самом деле исповедует веру отцов.

Молодой ниндзя не стал углубляться в дебри верования марранов. Не знал он и что такое инквизиция, но дальше расспрашивать Андзиро не стал. Это его не касалось. Однако из разговора со своим соотечественником он вынес твердое убеждение: с идзинами нужно ухо держать востро. Это значило, что теперь он будет осторожней вдвойне. Если за грязное исподнее монахи потащили людей на костер, то что сделают с ним, вдруг Комэ ди Торрес узнает, кем на самом деле является его верный слуга?

Тем временем каждому осужденному забили в рот деревянный кляп, чтобы их крики не смущали людей, собравшихся поглазеть на удивительное действо (это была первая казнь еретиков в Гоа), и костры подожгли. Гоэмон не стал дожидаться, пока отвратительный запах горелой живой плоти отравит ему легкие, и незаметно покинул галдящую площадь. Он вышел за пределы крепостных стен, удалился подальше от Гоа, и бросился в море как был – в одежде. Ему казалось, что он пропитался запахами возбужденной толпы, от которой несло мертвечиной, и ему хотелось от него отмыться.

Гоэмон долго плавал, а затем еще дольше просто лежал на воде, бездумно глядя в небо. Оно не несло угрозы, и было почти таким же, как над Хондо, но все равно чужим. Там, в вышине, правили другие боги, они наблюдали за ним с полным безразличием, и юноша ощущал себя одиноким, покинутым и несчастным.

Глава 9

Пираты Вако

Китайская трехмачтовая джонка, капитан которой подрядился доставить Комэ ди Торреса, Гоэмона, Андзиро и еще десяток монахов в Хондо, по сравнению с караккой казалась большим корытом, разделенным водонепроницаемыми перегородками на трюмы для грузов и пассажирские каюты. На четырехугольном носу у нее были нарисованы черной краской огромные глазищи, а на широкой приподнятой корме извивался красный дракон. Художник попытался изобразить его агрессивным и злобным, но у него получилась крупная добродушная ящерица, с ужасом взирающая на морскую пучину, которая во время шторма стремилась подобраться к ее хвосту.

Джонка так и называлась – «Красный дракон», о чем сообщал огромный иероглиф на одном из парусов. Они были прямоугольными и представляли собой замызганные циновки, для большей прочности прошитые бамбуковыми рейками. Несмотря на свой вполне мирный и безобидный вид, на носу джонки торчали обитые металлом шипы, поэтому судну, протараненному «Красным драконом», завидовать не приходилось. Кроме этой защиты, джонка имела еще и две небольшие пушки – в последние годы уж больно расшалились японские пираты вако.

Несмотря на свой непрезентабельный вид, джонка была вполне надежным и крепким судном, хотя и могло показаться, что ее слепили на скорую руку. Она оказалась легкой и быстрой в ходу, а в трюмах было сухо, не как у каракки, хотя насос для откачки воды на борту имелся – на всякий случай. Весь фокус такой надежной водонепроницаемости заключался в темно-коричневом смоляном варе, которым покрыли подводную часть джонки.

Матросы гордились своим быстроходным судном и почему-то именовали его «хунг-ту». Несколько позже Гоэмон узнал, что так называются джонки северных провинций Чжунго. Южные джонки – из Кантона – были меньших размеров, имели округлый корпус и скверную мореходность. Но главным внешним отличием «хунг-ту» от джонок южных провинций Срединной империи было наличие на корме балкончика.

Путешествие не заладилось с самого начала. Вместо того чтобы плыть, пользуясь отличной погодой, китайцы вдруг причалили к одному из множества островков, попадавшихся на пути. Там они сначала принесли жертву какому-то своему божеству, а затем долго бросали жребий, спрашивая его, можно ли плыть дальше и долго ли будет дуть попутный ветер. Первая остановка прошла вполне благополучно, и джонка не задержалась на островке надолго, но когда спустя двое суток китайцы высадились на очередной остров, чтобы снова принести жертву и устроить гадание, Комэ ди Торрес устроил скандал. Он заплатил за дорогу немалые деньги и потребовал от капитана продолжить плавание, так как благоприятный для поездок в Хондо сезон заканчивался.

Однако китаец был упрям, как бык. «Простите, господин, но у нас такой обычай», – сказал он твердо, при этом подобострастно улыбаясь и кланяясь. Пришлось преподобному помолиться своему Богу, чтобы тот вразумил язычников и чтобы их гадание было положительным. На удивление Гоэмона, молитва подействовала, и джонка, пользуясь сильным попутным ветром, полетела над волнами, и впрямь как тот дракон, который нарисован был у нее на корме.

Затем последовал еще один остров, где капитан принес в жертву своему идолу не только рис, фрукты и рисовое вино, но и петуха. (Гоэмон думал, что куры в клетках представляли собой запас продуктов, а они оказалось жертвенными птицами.) Здесь уже китайцы оторвались по полной. Они долго читали молитвы, зажигали благовонные свечи, затем еще дольше обсуждали, что подсказывает им жребий, и только к ночи, когда ветер стал совсем свежим и грозил перерасти в шторм, они все же покинули остров, так как опасались, что волны выбросят джонку на берег или разобьют ее о рифы.

Но и на этом страдания преподобного не закончились. Очередная остановка принесла ему сногсшибательный сюрприз – китайцы решили перезимовать в Чжунго. Комэ ди Торрес готов был вырвать остатки своих редеющих волос. Но капитан был глух к его увещеваниям. Он лишь сказал, что окончательное решение примет в Гуанчжоу. Ветер по-прежнему был попутный, и «Красный дракон» прибыл в порт как раз накануне дня памяти святой Марии Магдалины[49]. Иезуит устроил пышный молебен, а затем, оставив мягкость и обходительность (видимо, вспомнил свои молодые годы, когда был конкистадором), стал в резком тоне угрожать капитану, что пожалуется на его самоуправство вице-королю Португальской Индии графу Редонду, и если джонка не выйдет немедленно в море, его и команду «Красного дракона» ждут большие беды.