Книга Владимир Красное Солнышко - Борис Васильев

Великий князь за высокую цену продал свое согласие принять православную веру.

Построив по обету христианский храм в Киеве, определил на его содержание десятую часть личных доходов, почему этот храм и получил название Десятинной церкви, что и отметила летопись. А еще — осуществил свою давнюю мечту: оговорил, что единобрачие на Руси будет введено только через шесть лет, когда он построит дома, в которых станут проживать оставшиеся без мужей женщины, а также сиротские дома — прежде всего для девочек, и рабочие поселения — для сирот-мальчиков, где слабые будут учиться мастерству, а крепкие и здоровые — готовиться к службе в дружинах, открыл в стольном Киеве дома, в которых обучали грамоте не годных к строю, но толковых, умных мальчиков вытребованные из Византии учителя.

Владимир заботился о завтрашнем дне Руси.

Он не тронул Херсонеса. Но в качестве свадебного подарка все же увез четверку бронзовых коней.

Говорят, они долго хранились в Киеве, но потом, по легенде, их захватили монголы во время грабежа Киева.

Глава тринадцатая

1

— Чего же ты, племянничек, второй раз крещение принял? — с укором спросил Добрыня Никитич великого киевского князя при первой же встрече. — Тебя бабка твоя, великая княгиня Ольга младенцем орущим крестила вместе с Ладимиром. И назвала Ильей, а ты почему-то теперь Василием перезвался.

— Пошел вон.

— Я ведь тебе по матери дядя. По всем законам — вместо отца. А ты…

Добрыня вздохнул и направился к двери, но неожиданно остановился:

— Воевода Яромир без тебя помер. В одночасье, и говорят, не сам собой.

— Так ведь стар уж.

— Он вас, мальчишек сопливых, спас, — с укором сказал Добрыня. Махнул рукой и пошел.

— Погоди, — вроде бы даже виновато попросил великий киевский князь. — Помнишь погром христиан в стольном Киеве?

— Да кто ж не помнит?

— А нам всю Киевскую Русь крестить предстоит. Ну, церковь в Киеве я заложил, десятую часть доходов своих на ее процветание отдал, а как дальше?

— Так и строй дальше.

— Церкви?

— Церкви.

— Говорю же, по обету я Десятинную заложил, строят уже. Есть еще Ильинская, что бабка моя поставила, служат в ней, вклад я в нее тоже сделал.

— А там, где Перун стоит?

— Пока все еще стоит идол. Тебя с дружиной жду, чтобы подсобил скинуть его.

— На том месте, где язычники варяга Иоанна и сына его Федора убили, тоже надо бы поставить.

— Подумаю. — И спросил вдруг: — Где по-твоему, дядька, самые матерые язычники нас поджидают?

— Матерые, говоришь? — Добрыня Никитич думал, сдвинув седые брови. — Пожалуй…

— Ну? — нетерпеливо спросил Владимир.

— Пожалуй, Господин Великий Новгород. У них отроду два бога: деньга да свобода. Им единый Бог из Киева ни к чему. Вольная воля дороже.

— Верно говоришь… Новгород мы с тобой знаем, Никитич. Там язва языческая. И всего одна церковь. И драться горазды.

— Да уж, — буркнул Добрыня. — Нам с Путятой вложили и кулаками, и дрекольем.

— Вот с Путятой и пойдешь.

— Он сам пока еще нехристь.

— Митрополит Михаил приведет в христианскую веру новгородцев, а заодно и Путяту. Тебе младшую киевскую дружину передам, Путяте — добрых мечников.

— Лучше я своих богатырей…

— Богатыри крестить поедут в другие города да селища. А коли и там по-доброму не захотят, отправишь к ним Путяту с мечниками в помощь.

— Силой, значит?

— Силой.

Былинный богатырь несогласно покачал головой:

— Против своих же?

— А свои, дядька, всегда больнее бьют, чем чужие. Потому что слабые места знают.

Усмехнулся Добрыня:

— У нас на Руси и добрые дела приходится силой навязывать. И когда Русь от этого отвыкнет?

— Никогда. Ступай. Дружину принимай под свою команду. И Путяте растолкуй, что от него требуется.

— А в Киеве? — спросил Добрыня Никитич, не торопясь исполнять княжеское повеление. — Тут ведь тоже добром не пройдет. Киевляне злопамятны.

— А где пройдет? — вздохнул Владимир.

— Да нигде не пройдет.

— В Киеве все же легче должно быть, дядька. Здесь и христиан больше, и бабку мою еще не позабыли. Великую и премудрую княгиню Ольгу.

— Старым богам столько лет поклонялись, жертвы человеческие им приносили… Старые боги трудно покидают душу человеческую. С болью. Кровью крещена будет Русская земля.

— И не единожды кровь прольется, — тихо сказал Владимир.

— Чуешь?

— Не я. Старец в пещерке под Смоленском. Светло там почему-то было, как солнечным днем. Очи старца видел. Он мне все тогда предсказал. Не только престол великокняжеский, но и цену за него огромную.

— Все в небесах предначертано. Кому когда жить, кому когда помирать…

— Смоленск не трогай! — вдруг очень строго, по-великокняжески повелел Владимир. — Крестить его, когда сам того пожелает. Там иные люди. Иные. И там на границе с Литвой — жрец ятвягов.

— Смоленск — когда сами того пожелают, — повторил Добрыня для памяти.

— А Господин Великий Новгород — силой!.. Там злые язычники. Аж с двумя богами.

— Истинно — с двумя.

— Ступай, дядька мой. И — сурово!..

И обнял на прощание Добрыню Никитича.

2

Дружины с обозами тащились левым низменным берегом Днепра. Тяжек был путь до Смоленска, где намеревались отдохнуть и плыть далее на судах до Новгорода. К сожалению, расчетливого воеводы Яромира уже не было в живых, а талантливого Александра Золотогривенного великий киевский князь Владимир оставил при себе, опасаясь непривычно осмелевших степняков. Боярин Торкин никак не мог с ними справиться, лишившись Рогдая Неукротимого, которому киевский князь тоже повелел находиться при нем.

И надо же было случиться, что князь Владимир решил отдохнуть в пожалованном Рогнеде городишке Измаил. С собою он пригласил и Александра Золотогривенного — как для охраны, так и в качестве почетного гостя. А в это время дерзкая печенежская орда, смяв вялые заслоны торков, прорвалась на берег Днепра, отбросив торков и отрезав великого князя в Измаиле.

Вождь печенегов не ведал, что в стольном городе нет не только великого киевского князя, но и дружины его лучшего полководца. Он рванулся в набег, однако противник сопротивления не оказал, что сильно озадачило вождя печенегов. Вождь полагал в этом изощренное коварство, а потому и послал вдогонку за отступившими торками своего доверенного человека: