Книга День "Б" - Вячеслав Бондаренко

— Как-кого черта, капрал, вы докладываете об этом сейчас? — заревел он. — Неужели нельзя было сообразить своим тупым русским мозгом, что сведения такой важности сообщают немедленно?!

Подскочив к капралу, он изо всей силы ударил его кулаком в лицо. Зеленкевич упал навзничь, заливаясь кровью. Товарищи поддержали его.

— Смирно! — растерянно заорал Шпак.

— Немедленно! — продолжал разоряться Дауманн. — Вся рота!.. К месту, где скрываются английские свиньи!..

Местные жители с удивлением глядели из своих окон на тяжело бегущих куда-то бойцов «Шума». Над улицей взвилась и медленно оседала обратно густая, тяжелая пыль.

На минском ипподроме, примыкавшем к берегу реки, стоял и курил, иногда покашливая в усы, невысокий мужчина лет сорока. Тускло-голубые глаза были холодны и печальны. У мужчины было умное нервное лицо. У Алеся Латушки, одного из лидеров белорусского националистического движения, было тяжело на душе.

Родился Алесь в России, а вырос в Польше — с 1920 года его родной город Брест находился на ее территории. Но в душе всегда ощущал себя только белорусом. Потому и учился в Виленской Белорусской гимназии. А затем целиком посвятил себя делу освобождения родины от московских большевиков и польских панов, разделивших Беларусь после Гражданской войны. Та «независимость», которую получила БССР в составе Советского Союза, его не устраивала, потому что была формальной и целиком подчиненной большевистским догмам, а поляки никакой независимости или автономии, даже формальной, белорусам в составе Польши не предоставили.

Вторая мировая всколыхнула в Латушке надежды на скорое вызволение Беларуси, на то, что немцы предоставят его родине свободу. Ради этого и сотрудничал он с оккупантами, активно участвовал в очищении Полесья от остатков советских войск, создавал белорусскую полицию в Минске. Он терпеть не мог немцев, но видел в них единственную силу, которая могла бы противостоять «москалям». Не раз и не два вспоминал он слова духовного лидера белорусов, вождя народного восстания 1863—64 годов Кастуся Калиновского: «Народ, только тогда заживешь ты счастливо, когда москаля над тобой не будет!»

Не сбылось. Только горе и кровь принесли немцы на его землю. И только в самом конце 1943-го разрешил фон Готтберг создать Белорусскую Центральную Раду, а с созданием армии тянул еще дольше… К тому же Латушка прекрасно осознавал, что все эти шаги призваны только пуще «замазать» сторонников независимости сотрудничеством с гитлеровцами, только сильнее повязать их по рукам и ногам. Иногда он думал о том, как плохо быть маленьким и слабым. Но что поделать — родину и родную кровь не выбирают.

А еще он был очень несчастен. В сущности, у него давно уже не было никакой личной жизни, была только заветная Цель, которой он принес себя в жертву. Возможно, если бы произошло чудо и Беларусь получила независимость, Латушка не смог бы существовать — он уже не мыслил себя без постоянной борьбы с врагами, без чувства опасности и риска. И без ненависти. Он ненавидел немцев, ненавидел поляков, ненавидел союзников, у которых попросил помощи и от которых зависел теперь, ненавидел большевиков. Любил он только несчастную родную страну. Все нормальные люди любят свою родину, но у него это чувство было обостренным до крайности, почти болезненным.

«Ладно, — думал Латушка, выпуская в небо сигаретный дым, — мы еще посмотрим, кто кого… Теперь нужно молиться, чтобы с англичанами ничего не случилось. И тогда мы пойдем ва-банк… Только уходите скорее, господа немцы».

К Латушке подошел Михась Супрун. Его кандидатуру планировал Латушка на должность министра иностранных дел новой Белоруссии. Попросил закурить и, прикуривая, тихо проговорил по-белорусски:

— Готтберг уехал. Хлопцы говорили — Центральная Рада уезжает сегодня.

— В Вильно? — утверждающе спросил Латушка.

Супрун кивнул и продолжал:

— Когда ж англичане-то, а?.. Люди волнуются.

«Я и сам волнуюсь», — подумал Латушка, а вслух сказал:

— Пока время терпит. Где красные?

Супрун сплюнул в реку, затянулся сигаретой.

— Сегодня взяли Могилёв…

Глава 26

Центр Минска горел после очередного налета советской авиации. Стена старого дома на улице, до войны носившей название Интернациональной, рухнула целиком, обнажив нутро чьей-то квартиры на втором этаже. Огонь, жадно рыча, пожирал лохмотья обоев на стене. Горели разбросанные по тротуару чемоданы. В десятке метров валялся толстый альбом с фотокарточками. Он тоже горел…

— Сволочные наци, — сплюнув, проворчал под нос лейтенант Алекс Торнтон, вышагивая по тротуару рядом с товарищами по отряду.

— При чем тут наци? — возразил Крис Хендерсон. — Это же русские бомбы!

— Ну а войну кто начал — русские?..

Группа в составе пяти разведчиков направлялась на явку. Не хватало по-прежнему Джима Кэббота и Ника Честера. О том, что они могли попасть в руки врага, думать не хотелось, но в глубине души англичане уже смирились с потерей боевых товарищей.

В городе царил хаос. По направлению к вокзалу медленно ползли перегруженные людьми в военном и штатском грузовики, автобусы, легковушки и конные повозки, из подъездов домов выносили узлы, чемоданы и ящики. Иногда доносились звуки стрельбы. Надсадные звуки сирены воздушной тревоги приводили всю эту толпу в еще большую панику. И только хлопочущие возле наспех сооруженных дотов и дзотов солдаты и офицеры напоминали о том, что немцы все-таки будут оборонять Минск и не сдадутся без боя…

Нужное здание разведчики заметили издалека. Это был четырехэтажный каменный жилой дом с цифрой «1913» на фронтоне. У подъезда, загораживая собой почти всю улицу, стоял грузовик «Рено» со знаками люфтваффе. Несколько взмыленных солдат грузили в его кузов тяжелые ящики и мебель.

Явочная квартира была на третьем этаже. В дверь позвонил Торнтон. После большой паузы дверь приоткрылась, и мужчина лет 35-ти недоверчиво уставился на нескольких немецких офицеров, стоящих на площадке.

— Вы к кому? — неприязненно проговорил мужчина по-немецки.

— Ваши друзья просили передать, что предложение принято, — медленно произнес Торнтон.

Фраза заставила мужчину засуетиться. У него задрожали руки. Торопливо сняв цепочку с двери, он сделал приглашающий жест и согнулся в почтительном поклоне.

Квартира, куда вошли англичане, состояла из четырех комнат. Мужчина, открывший дверь, проводил разведчиков в самую большую из них. Круглый обеденный стол, два дивана по стенам, книжные шкафы, массивный буфет, большая голландская печь. На стене висели портреты Гитлера, незнакомого англичанам мужчины в старинном сюртуке и групповая фотография людей в штатском и военном, сделанная явно в 1910-х годах.

— Не обращайте внимания, — насмешливо проговорил Алесь Латушка, вставая с дивана и кивая на портрет Гитлера. — Это для конспирации…

Англичане настороженно оглядывались. Хендерсон и Ран встали так, чтобы держать под наблюдением коридор, Додд и Оукли прикрывали входы в прочие комнаты. Торнтон рассматривал человека, который, по-видимому, был у белорусов главным. Нельзя сказать, что его внешность производила большое впечатление, но в тускло-голубых глазах светились ум и сила.