Книга Слуги Государевы - Алексей Шкваров

— Взяли. Что с того-то? — не мог никак уловить Андрей, куда Суздальцев клонит.

— Да ты дальше слушай. Девок там было много разных. Ливонских, чухны всякой. Их сначала драгуны себе разобрали. Понятно, для блуда. Кое-кто и из офицеров воспользовался. И наш поручик Фредберг тоже. Через дней несколько, фельдмаршал наш потребовал, чтоб никаких баб при войске не было. А девка-то, что у Фреберга в палатке для забавы была, пропала! Как испарилась.

— Ну может, он ее раньше отпустил, с Богом.

— Может и отпустил — задумчиво повторил Петр, — только денщик почему у него застрелился. Из староверов он был. Те, без причины руки на себя не наложат!

— Всяко бывает. — опять пожал плечами Сафонов.

— Всяко не всяко! — не согласился Суздальцев, — А еще мне драгуны с моей роты сказывали, в прошлом месяце коней они водили на водопой, на озерцо одно лесное. Только коней поить начали, сами искупаться решили. Разделись, в воду полезли, а там девка мертвая плавает. Вся голая и порезанная. И эта вот, делась куда-то бесследно.

— Может, он отпустил ее, что драгуны не забижали?

— Может. Только не верю я ему. Хоть что со мной делай! Да ладно, Андрей, вижу тоску нагнал на тебя. Иль о зазнобе все своей думаешь?

— О ней! — голову понурил. — Когда еще свидимся? — Платочек заветный сжал в руке.

— Свидитесь. — уверенно заявил Петька. — Вот побъем всех шведов и по домам.

— Скорей бы уж… — вздохнул Андрей.

— А мне девок московских не хватает.

— Так вон же, сам говорил…

— То не то! Не могу я так. По принуждению. Или из-за страха.

— Да-а, — согласился.

* * *

Тяжела жизнь подъяческая. Целыми днями в застенке сидишь, света белого не видишь. Зима ль, лето на улице, все едино. В камере пытошной круглый год тепло от жаровен палаческих. Колесо дознания крутится, поток людской не оскудевает. Всю волокут и волокут новых. Одного взяли, под пыткой он еще десятерых оговорил. И так без конца. Провонял весь запахами застеночными. Смрадными. Мясом горелым человеческим, кровью засохшей, потом пахучим нехорошим, что с тел струится под пыткой, блевотиной. Да и еще, понятно чем. Не выдерживают люди от боли страшной, нечеловеческой, под себя ходят. Не успеешь отскочить, уделают.

Тихону Страхову работа нравилась. Фамилии соответствовала. Как глянет на раба Божьего пред очи его подъяческие представшего, так водой отливать можно сразу.

— Да ж до дыбы не довели, сердечного, — удивлялся притворно. Глаз злой был у Тихона, пронзительный, цвета черного, нос горбился, губки тонкие, подбородок остренький. Раньше и борода узкая имелась, но как указ царев вышел, так сбрил в момент. Теперича с этим было строго!

Иногда и не пытал даже. Скажет кату:

— Слышь, мастер, изгадили вы тута все. Прибраться надо б.

Палач приведет кого-нибудь, а тот сразу в ноги бухается:

— Все скажу, батюшка родной, милай. Токмо не пытай меня! Христом Богом заклинаю, все скажу.

Пришел сегодня Тихон с утра пораньше. Кваску попил холодного. Кувшинчик завсегда рядом стоял. Любил подъячий глотку смочить, пока подследственный криком исходил от боли нестерпимой. Попил, кружечку осторожно поставил. Бумагу, чтоб не замочить. На икону в углу глянул. Перекрестился:

— Ну с Богом! Давай первого на сегодняшний день.

Мужика ввели стражники. Мужик, как мужик. Рожа крестьянская, борода лопатой, глаза темные (воровские — отметил!). по сторонам бегают. Стоит озирается. Торба висит за спиной.

— Ну что там с ним? — спросил лениво. Зевнулось, спал что-то плохо, щепотью рот перекрестил. Мелко-мелко.

— На рогатке задержали. Пройти хотел тайно. А тут казаки городовые рядом оказались. Вот, спымали. — секретарь объяснил, сбиваясь.

— Ну и кто ты будешь, человече? — взглядом вперился. Испугать надо. Взор-то у Тихона ого-го! Ан, нет, выдержал мужичонка. Сдюжил. Бровью даже не повел.

— Не порядок. — подумал подъячий. — Что й то я глядеть разучился? — и вслух грозно:

— Так чьих будешь, мужик? — мол от кого сбежал.

— Я не чьих. — пояснил спокойно. — Я купец вольный, с Москвы, по торговой части к вам в Севск приехал. Много выпил вчерась, вот и не помню, как за рогаткой оказался.

— Врет — безошибочно определил подъячий. — Вот и работа для ката серьезная. Крепкий мужик-то оказывается. Хотя, как знать. И не таких обламывали.

Стражникам:

— А вы мужика-то хоть обыскали? — Те головами замотали испуганно. — Э-эх, дурни, учишь вас, учишь, за что хлеб государев жрете. За даром. А ну вытряхайте все на пол.

Сорвали с мужика торбу штопаную, развязали, высыпали. Барахло всякое, хлеба горбушка, узелки какие-то и листки бумажные, в трубочку свернутые. Тихону интересно стало. Поднялся из-за стола, стражников отодвинул:

— Брысь, дурни! — сел на корточки, сам ковырялся. Взял бумажку одну, развернул. Не видать. Мелко. На лавку сел:

— Ну-ка посветите мне. — Читать начал. Мать родная, аж вспотел. Грамотка то начиналась:

— Мы, Божьей милостью, король Шведский Карл XII …

Челюсть отвалилась. Посмотрел ошарашено на стражников, на палача. Потом на мужика уставился. Тот смотрел прямо. Не мигая. Стражники сами на подъячего уставились. Испугались. Может опять чего не так? Может не того взяли? Палачу-то все едино. Его дело заплечное, а не бумажное. Кат сплюнул длинно. В жаровню попал. Зашипело.

Тихон очнулся. Слюну сглотнул. Враз в глотке все пересохло. Оторвался от мужика, кваса налил. Рука дрожала предательски. Господи, кого словили. Дело-то государево! Успокоился слегка:

— Ты, это, мил человек, где сию бумагу взял? — а голос дрожал предательски.

— Где взял, там уж нет! — твердо отвечал мужик. — А боле, я говорить не намерен. Можете пытать. — И сплюнул так же длинно, как кат. Презрительно. Палач даже подошел поближе. Заглянул в лицо мужику. Тот и не пошевелился даже:

— И кто тут, такой смелый? — Кат головой покачал укоризненно. Дело-то он свое добро знал. На место вернулся. Инструмент стал рассматривать.

— Ну и ну. — Подъячий таких на своем веку и не видывал. Воеводу звать надобно.

Кликнули. Покуда ждали, Тихон даже к пытке не приступал. Молча смотрели друг на друга. Подъячий не выдержал. На воздух вышел. Решил там подождать. Долго ли нет, появился воевода Нащокин. Пыхтя (лет шестьдесят уж было), с коня слез. Пробурчал недовольно:

— Ну чего там стряслось? Чего звал-то?

Страхов быстро пересказал ему. Мясистое красное лицо с изрытым оспинами носом воеводы стало свекольного цвета:

— Вот, ирод! От самого свейского короля?

— Да! — кивнул подобострастно подъячий.