Книга Антидот. Противоядие от несчастливой жизни - Оливер Буркеман

Кстати, о дерьме: в Кибере Норберт показал мне один из своих проектов — переработку продуктов человеческой жизнедеятельности в биогаз для потребительских нужд. Это могло бы стать новым вариантом решения проблемы «летающих туалетов»: когда люди поймут, что могут получать деньги за то, что не выбрасывают пакеты с дерьмом на улицу, они перестанут так делать. Это пример типичного киберского прагматизма, который в данном случае получил поддержку американской благотворительной организации. Говоря о важности сотрудничества между соседями и умения работать с тем, что у тебя есть, Норберт отнюдь не вещал расхожими штампами. Переработка отходов — конкретный пример общественной работы.

Когда я спросил об этом Фрэнки Олуоча, он сказал: «Ну, Кибера вовсе не самое приятное место для жизни. Проблем много, а толку и от миллиона общественных организаций тут не будет. Очень, очень большие проблемы. Но что-то нужно делать, просто потому что нужно. А для этого надо обходиться тем, что есть, и жить с этим. А тогда все с тобой будет хорошо, ведь счастье — оно идет от твоей семьи, от окружающих, от того, что ты сам можешь сделаться лучше, и от перспектив. Зачем горевать о том, чего у тебя нет?»

Главное, что такая жизнь, которую никак нельзя назвать привлекательной или завидной, в то же время помогает кое-что понять. Но в отсутствие иллюзий лобовая встреча с реальной действительностью становится неизбежной.

Отсутствие возможности защитить себя даже обычными малоэффективными способами порождает умение противостоять трудностям, которое в конечном счете оборачивается ощущением скромного, но очень устойчивого счастья.

Как видно, чувство безопасности, каким мы привыкли себе его представлять, не всегда является благом, а незащищенность может сочетаться со счастьем и даже в определенном смысле способствовать ему. Но есть еще более смелое предположение: наше стремление к безопасности может быть основано на фундаментальной ошибке, которая заключается в том, что это ощущение, по знаменитому выражению Хелен Келлер[70], «в большой степени является предрассудком». Чтобы понять всю глубину выводов, к которым можно прийти в результате этой предпосылки, нам следует снова вернуться к трудам Алана Уоттса.

Свой небольшой трактат «Мудрость неуверенности» (1951) Уоттс начинает с замечания о том, что важнейшей причиной чувства неуверенности, характерного для его эпохи, стал научный прогресс. Остается все меньше и меньше людей, которые верят в существование загробной жизни и вечного покоя (если такая убежденность вообще возможна в наше время), во всевидящего Бога или в то, что нужно беспрекословно следовать указаниям папы римского или архиепископа Кентерберийского в области морали и нравственности. «Совершенно очевидно, что в течение последнего столетия роль религии в качестве авторитета в общественном сознании заместила наука, а вера уступила место скепсису, по меньшей мере в духовных аспектах жизни», — пишет Уоттс. Следует заметить, что это написано до начала возрождения христианского фундаментализма в Америке, в котором Уоттс, вероятно, увидел бы неизбежную реакцию на доминирующую роль науки, о которой он пишет.

Научные исследования принесли огромную пользу, что не подлежит сомнению, и Уоттс с этим полностью согласен. Но в то же время расцвет науки привел огромное количество людей к ощущению духовной пустоты. С исчезновением богов и загробной жизни в научной картине мира человеческое бытие стало восприниматься лишенным какого-либо особенного назначения, мы оказались не более чем организмами, бессмысленно проживающими свой короткий век и исчезающими без следа. По мнению Уоттса, именно это — первопричина общего ощущения неуверенности и незащищенности, из которой следуют любые другие способствующие его появлению факторы. Возвращение под сень древних религиозных доктрин для обретения душевного покоя — выбор, подходящий не для всех, поскольку подразумевает трудный возврат к убеждениям, в которых единожды довелось разочароваться. Значит ли сказанное, что мы вынуждены выбирать между научно обоснованной, но лишенной смысла жизнью и той, которая основана на самообмане и вековых предрассудках? Уоттс уверен, что есть третий вариант, и оставшаяся часть нашей книги посвящена именно его рассмотрению.

Аргументация Уоттса начинается с замечания о том, что непостоянство свойственно миру и «единственным, что постоянно, являются перемены». Гераклит, живший в V–VI веках до н. э., говорил, что «нельзя ступить дважды в одну и ту же реку», а его китайскому современнику Конфуцию приписывают замечание о ручье, «который течет ежедневно и еженощно». Люди, животные, растения, общества и цивилизации растут, изменяются и погибают: это очевидный факт мироздания, с которым согласны почти все науки и религии.

Уоттс замечает, что, несмотря на эту очевидность, мы, похоже, живем в состоянии нескончаемой борьбы с ней, пытаясь добиться устойчивости, неизменности, неподвижности и стабильности. Он не заставляет отказаться от борьбы с непостоянством — по его словам, «считать желание вредным и избавиться от него — не одно и то же». Уоттс хочет, чтобы вы обратили внимание на фундаментальный характер этой ошибки: нельзя зафиксировать изменяющееся, подобные попытки содержат в себе изначальное противоречие, и в них столько же смысла, сколько в желании представить горячее холодным, а пурпур — зеленым. Он пишет: «Желание обладать полной уверенностью в мире, которому свойственна моментальность и изменчивость, противоречиво по своей сути». Даже само обсуждение этого вопроса уже содержит в себе противоречие: язык по своей природе подразумевает фиксацию предметов и достижение определенности, и поэтому самое фундаментальное свойство мироздания наиболее трудно для словесного описания.

Но это хуже, чем просто противоречие. Уоттс считает, что, стараясь достичь постоянства в потоке изменений, мы в действительности пытаемся отделить себя от этих изменений, навязать различие между собой и окружающим миром. Поиск уверенности — попытка исключить себя из процесса перемен, следовательно, из того, что определяет саму жизнь. Уоттс пишет: «Если я желаю обрести покой, то есть защиту от потока жизни, значит, я хочу отделить себя от нее». Таким образом, мы пришли к сути вопроса: желая обрести покой и уверенность, мы защищаемся, возводя укрепления вокруг своего эго, но они-то и создают чувство незащищенности: «Уверенность означает изоляцию и укрепление собственного «я», а изолированное «я» как раз и заставляет ощутить одиночество и испуг». Это крайне парадоксальная мысль, и ее понимание производит в психологическом восприятии сдвиг, сходный с известным оптическим фокусом, когда красивая молодая женщина внезапно превращается в уродливую старую ведьму.

Мы строим крепостную стену, чтобы обороняться от врага, но именно существование этой стены и вызывает появление врага.

Если есть крепостные стены, значит, существует объект нападения. «Потребность в уверенности и ощущение неуверенности — одно и то же, — заключает Уоттс. — Задержать дыхание означает начать задыхаться. Основанное на поисках уверенности общество — не более чем соревнование на задержку дыхания, в котором каждый из участников надут, как воздушный шар, и красен, как рак». Даже если удается достичь временного и частичного ощущения уверенности, легче от этого не станет. Уоттс продолжает: «Мы узнаем не только то, что безопасности не существует, а ее поиски тягостны, но и то, что когда нам, наконец, кажется, будто мы ее обрели, она нам не нравится».