Книга Концерт для виолончели с оркестром - Елена Катасонова

Уговорить Любовь Петровну оказалось еще трудней.

- Не нужен мне никакой рентген, - сопротивлялась свекровь. - Ишь, чего выдумала!

- Алик велел, - устало повторяла Рабигуль. - И я вас уже записала, придумала она.

Последний довод подействовал. Утром вызвали такси, поехали в ведомственную поликлинику Алика.

Любовь Петровна оживилась, с интересом разглядывала в окошко Москву.

- Грозен, грозен, - сказала, посмеиваясь, о Дзержинском.

Он стоял в центре площади, на высоком, торжественном постаменте, и вокруг него струились машины. В длинной шинели, с непокрытой маленькой головой, сжав в кулаке кепку, смотрел в светлое будущее, которое не только ему - никому так и не довелось повидать. Через год возбужденная, взъерошенная толпа, разгоряченная несостоявшейся схваткой у только что возникшего в России собственного Белого дома - но были же в конце концов даже танки! - будет яростно свергать ненавистный памятник, символ ненавистной власти, исписав его всяко-разными оскорбительными словами, облив красной, как кровь, масляной краской, и памятник в конце концов увезут-таки с площади и бросят где-то там, у Крымского моста, на задворках Выставочного зала, рядом с монументальными его собратьями - несчастными строителями унылого коммунизма. Но сейчас он возвышался над всеми и поставлен, казалось, был на века.

Молодой рентгенолог с насмешливыми глазами забрал в свое таинственное святилище Любовь Петровну, поставил ее, обнаженную по пояс, перед аппаратом, велел "дышать - не дышать", повернуться направо-налево, одеться и подождать в коридоре и пригласил Рабигуль.

- Так в чем проблема? - спросил, посмеиваясь.

Рабигуль, волнуясь, вынула из сумочки больничные снимки.

- Определили рак, - понизив голос, сказала она, хотя от свекрови ее отделяли толстенные, да еще и двойные двери.

- Да? - вскинул брови рентгенолог. - Что ж, поглядим.

Он вставил снимок в рамочку и включил подсветку.

- Где? Где? - закричал вдруг так громко и весело, что Рабигуль вздрогнула. - Где они его там увидели?

- Не знаю, - ошеломленно прошептала Рабигуль. Как всегда в минуты волнения у нее пропал голос.

- Идите сюда!

Рентгенолог дернул Рабигуль за руку.

- Но я же не специалист, - попробовала сопротивляться она, но он ее не слушал.

- Смотрите! - азартно говорил врач. - Тут не нужно быть специалистом. Видите, чистые! А должно быть черное пятно, если что. Биопсию делали?

- Нет. - Обрадованная, растерявшаяся Рабигуль почему-то чувствовала себя виноватой. - Они сказали, не стоит, сказали, это как операция, и они абсолютно уверены...

- Уверены? - заорал рентгенолог. - Без биопсии? И с таким снимком?

Впрочем, гнев его прошел так же быстро, как. вспыхнул. Природная веселость взяла верх.

- Ну на эту врачебную ошибку сердиться, пожалуй, не стоит; - Он заговорщически подмигнул Рабигуль. - А вообще... - Он задумался, посерьезнел. - Так вот и рождаются легенды о чудесных исцелениях. Что вы ей там давали?

Рабигуль перечислила препараты с трудно произносимыми названиями.

- Представьте, что снимок больничный не сохранился или вы, например, переехали в другой город. Пациентка принимает рекомендованные ей препараты, а то лечится травами, какой-нибудь знахарь варит для нее снадобье из черт знает чего, проходит время, ей все лучше, делают рентген, и - о чудо! - в легких чисто. Значит, помогло! Значит, рак излечим!.. Но эти-то, из больницы... - Рентгенолог покрутил головой. - И вы хороши, знаете ли! - Он повернулся к этой красивой женщине, которая вошла в кабинет уверенной и спокойной, а сейчас стояла перед ним как провинившаяся школьница. - Без биопсии такой диагноз не ставят, вы что, не знали? Надо было настаивать.

- Мы были так потрясены, так растерянны... А они говорили, что им все ясно...

- Ну, Бог с ними, - махнул рукой рентгенолог. - Коллег ругать не положено. Хорошо, что старушка была не в курсе.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1

"Октябрь уж наступил. Уж роща отрясает последние листки с нагих своих ветвей..." Рабигуль медленно, отдыхая, идет с репетиции. "Дохнул осенний хлад. Дорога промерзает..." Она читает про себя волшебные строки, любуясь желтыми, коричневыми, багровыми сухими листьями, многослойным ковром покрывающими серый асфальт. "В этих грустных краях все рассчитано на зиму..." Бродского открыл для нее Женя. Раньше она знала его только как ссыльного за тунеядство поэта, да еще на весь мир прогремели в дни позорного процесса слова Ахматовой: "Власти делают рыжему - так она ласково называла Бродского - биографию". Теперь Рабигуль знала его стихи, ставя их рядом с ахматовскими, не ниже.

И в Москве все рассчитано на зиму. "Этот край недвижим. Представляя объем валовой чугуна и свинца, обалделой тряхнешь головой..." Но пока еще светит желтое, не зимнее солнце, дует легкий, освежающий ветерок, кучевые мягкие облака лежат в синем небе.

- Поэзия лечит, - сказал ей вчера Володя. - Лечит и утешает.

Да, утешает и лечит. В задумчивости проходит Рабигуль мимо нужного ей переулка, возвращается, спохватившись, сворачивает в узкую, как тоннель, улочку, спускается по ступенькам, мельком глянув на барельеф великого реформатора театра, выходит к училищу.

Стайка вчерашних абитуриентов, будущие артисты, веселится у его дверей, ликуя по поводу немыслимой своей удачи: их приняли, они прорвались, оттеснив уйму соперников! Снисходительно смотрит на них Рабигуль: "Вы и представить пока не можете, что за жизнь себе выбрали - трудную, ох и трудную жизнь".

На душе какое-то осеннее оцепенение. Она старается не думать, не вспоминать, не видеть перед собой исступленное, гневное, багровое лицо Володи.

- Что ж, давай - убегай от меня, улетай, уезжай! - Взмах руки, как крыло испуганной птицы. - Только знай: я без тебя жить не буду!

- Что же делать? - беспомощно лепечет в ответ Рабигуль, - Любовь Петровна совершенно здорова.

И Алик ждет.

- Уж лучше бы она не выздоравливала! - кощунственно вопит Володя. - И пропади он пропадом, твой благородный Алик.

- Что же делать? - повторяет растерянно Рабигуль.

Но Володя ее не слышит.

- Если бы ты любила, - возмущенно обличает он, - тебе бы и в голову не пришло... Напиши, что не можешь бросить оркестр - неужели тебе в самом деле не жалко? - напиши, черт возьми, правду: что любишь другого...

- Это жестоко...

- Жизнь вообще жестока, - сжимает зубы Володя. - И не надо никого жалеть!

Очень он сам себе в эти минуты нравится. Он - мужчина, борец, он шагает по жизни широко и размашисто. И своего не отдаст. Придумала тоже: она уезжает! Ну уж нет, дудки.