Книга Без жалости - Лоис Гилберт

Мысль о том, что дочь, возможно, права, ужалила меня в самое сердце, но я покачала головой, как бы отметая ее слова, и заговорила на другую тему:

— Я за тебя беспокоюсь, Эми. Я знаю, что ты на меня разозлилась, но удар кулаком в лицо — это слишком. Может, ты мне все-таки объяснишь, что с тобой происходит?

— А с какой стати мне тебе что-либо объяснять? Ты вспомни, когда мы с тобой в последний раз серьезно разговаривали? Два года назад — как раз перед твоим отлетом в Африку.

— Что-то я не припоминаю, — сказала я.

— А ты вспомни. Ты мне тогда говорила, что я могу купить себе новый компьютер.

— Не помню…

— И неудивительно. Ты тогда была слишком занята собой. Думала, как бы поскорее удрать из дома от всех нас.

— Так тебе, значит, компьютер нужен? Ты, случайно, не по этой причине… — Я хотела добавить «деньги воруешь?», но промолчала, не осмеливаясь касаться этой болезненной темы.

Голос Эми дрожал от злости:

— Тебе на меня наплевать! Ты не понимаешь и совсем не знаешь меня. Зачем, спрашивается, мне вести с тобой разговоры?

— А затем, что я — твоя мать. Потому что я люблю тебя. Жаль, конечно, что тебе довелось застать нас с Ноа при компрометирующих обстоятельствах, но это не причина, чтобы распускать руки и лезть в драку.

— Думаешь, ты имеешь право читать мне мораль? И это после того, как ты устроила у меня в комнате обыск? И после того, как я видела тебя в постели с работником? Я тебе больше не верю! — Хотя в голосе Эми слышались слезы, ее слова ложились на сердце тяжело, как свинец.

— Я очень об этом сожалею. Но и ты мне особых радостей не доставляешь. Где ты раздобыла завещание Эдварда? Ты его украла?

— Я не желаю с тобой разговаривать, — прошептала Эми.

— Это очень серьезно, Эми. Настолько серьезно, что в результате расследования твой дядя может оказаться в тюрьме.

Мы замолчали. Эми довольно долго смотрела в окно, но потом заговорила снова.

— Я очень тебя жалела, — произнесла она тихим, каким-то отстраненным голосом. — Ты приехала из Африки такая больная… И говорила только о еде. О том, как добывать пищу, готовить пищу, и о том, как делать продовольственные запасы. При этом сама ты ела очень мало. Я ужасно за тебя беспокоилась. У меня было такое чувство, что я живу на ферме только для того, чтобы заботиться о тебе, не дать тебе умереть. Но теперь у тебя есть Ноа. Он будет о тебе заботиться. И я теперь тебе не нужна.

У меня подступили слезы.

— Ты моя дочь, Эми. Ты всегда будешь мне нужна.

— Я не хочу с тобой больше жить. Я хочу жить с отцом.

Сердце у меня упало.

— Ох, Эми, Эми, — только и сказала я, качая головой.

Хотя Эми говорила тихо, голос ее звучал уверенно:

— Отец мне обещал, что, как только я его попрошу, он сразу же заберет меня с фермы. Так вот, я попрошу его об этом, причем в самое ближайшее время. С тобой у меня все кончено. Ты меня достала. Если отец поинтересуется, почему я уезжаю с фермы, я скажу ему, чтобы он спросил об этом у тебя. Договорились?

— Нет, не договорились, — сказала я. — Ты должна дать нам еще один шанс. Я хочу, чтобы мы сделали новую попытку сблизиться, начали наши отношения с чистого листа. Ради этого я готова многое в себе изменить. Скажи, готова ли ты сделать то же самое?

— Не думаю, — ответила дочь, глядя на меня с таким видом, будто я уже была частью ее прошлого, которое она предпочла бы поскорее забыть. — По-моему, тебе лучше отсюда уйти.

Эми была права. Мне и в самом деле следовало уйти. В тепле скула снова разболелась. Но куда хуже была боль в затылке — казалось, кто-то втыкал в него иголки. Кроме того, у меня снова стала кружиться голова. Настало время лечь и закутаться в одеяло, приняв несколько таблеток аспирина, а потом, устремив к потолку глаза, как следует обдумать только что состоявшийся разговор с дочерью.

Стараясь сохранить достоинство, я поднялась на ноги, вышла из комнаты и плотно притворила за собой дверь.

Мне и раньше приходилось вступать с дочерью в конфронтацию. И весь предыдущий опыт говорил мне, что в таких случаях главное — сохранять спокойствие и не опускаться до ее уровня. Другими словами, всегда оставаться матерью.

Неожиданно я вспомнила, как бабушка, после того как я объявила, что хочу поступить в медицинский институт, торжественно вручила мне медицинский саквояж. Эми, которой было тогда три года, проявляла к содержимому саквояжа повышенное внимание. А там, между прочим, находились пинцеты с острыми концами, хирургические ножницы, скальпели всех размеров, а также хирургические иглы. Все это сверкало, выглядело крайне привлекательно и представляло собой чрезвычайную опасность для ребенка, который вздумал бы всем этим поиграть. Моей задачей было любой ценой оградить Эми от этих опасных игрушек.

Как-то раз Эми не менее получаса со слезами на глазах просила меня позволить ей поиграть медицинскими инструментами. Я — тоже не менее получаса — втолковывала дочери, что все это отнюдь не игрушки.

Тогда Эми, мрачно сверкнув глазами, в которых стояли слезы, сказала:

— Ты плохая. Я сделаю так, что ты исчезнешь.

Я отвела волосы с ее горячего лобика, посмотрела на нее и спросила:

— Ну и как же ты это сделаешь?

— Я скажу волшебное слово.

— Какое же? — поинтересовалась я.

— Апплекадабра, — зловещим голосом произнесла дочь.

За последние пятнадцать лет это волшебное слово обрело весьма значительную силу. Оно уже не смешило меня, а пугало и обладало надо мной куда большей властью, чем я могла себе представить. Тем не менее я не исчезла и все еще находилась рядом с дочерью. И продолжала оставаться ее матерью.

Глава 6

Я постучала в дверь бабушкиной комнаты и распахнула ее. Эмили подняла на меня глаза и с волнением в голосе спросила:

— И как все прошло?

— Не слишком, — сказала я.

Бабушка устало кивнула и указала мне на стул рядом с письменным столом.

Я села, опустила голову и приложила щеку к прохладной полированной столешнице. Голова у меня болела, скула горела как в огне, даже глаз припух и слезился.

Буря разыгралась с новой силой, и, когда над фермой проносился особенно сильный порыв ветра, старый дом скрипел, стонал и раскачивался, как деревянный корабль в шторм. За окнами было темно, а в стекла непрестанно колотила ледяная крупа.

Пальцы бабушки лежали на клавишах старой печатной машинки, которую старушка, не любившая электроники, берегла как зеницу ока. Когда я села за стол, она протянула руку и коснулась моего лица.

— Ты плачешь… — тихим голосом сказала бабуля.

— Эми сказала, что хочет жить со своим отцом.