Книга Арарат - Дональд Майкл Томас
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Весь Манхэттен сияет;
здесь – другое кино:
все вокруг засыпает,
ночь настала давно.
Я в последнее время
все не слажу со сном:
это тяжкое бремя —
плавать в мире ином.
Словно кто-то мешает
мне уснуть хоть на миг —
или в сон погружает,
чтоб я вновь не возник.
Этот кто-то мехами
распирает мне грудь —
или топит, как в яме,
не давая вздохнуть.
Мне приходится встать и
с отвращеньем курить,
вспоминать чьи-то стати,
чтобы плоть подбодрить,
чтобы сгинула темень
под напором огня,
чтобы немощи демон
отлетел от меня,
прежде чем лягу снова,
в сновиденье уйду —
и заветное слово
для посланья найду.
А сейчас ты в постели,
но твой сон неглубок,
шепчешь ты: неужели
я б поменьше не мог
никотином травиться?
Ведь нельзя же вот так…
Тебе снится больница,
где отца мучил рак.
Ну а я наблюдаю
за своим малышом
и от нежности таю —
до чего ж он смешон!
Вот он вздрогнул: пичуга
села рядом в траву,
но сильнее испуга —
все познать наяву.
Он смеется, лопочет,
ковыляет ей вслед;
он поймать ее хочет —
почему бы и нет?
Удивленье мальчишки
тем полней и сильней,
что по собственной книжке
он знаком уже с ней.
Мир как будто творится,
и в нем созданы лишь
эта первая птица,
этот первый малыш.
До сих пор не уснула
наверху твоя мать.
Птица прочь упорхнула,
ливень хлынул опять.
– Как красиво, – сказала Донна. – Это про твоего малыша, да? Про Петю?
– Да, – сказал Сурков.
Ты, должно быть, читала,
и подробней меня,
как скрипачка пропала,
скажем, третьего дня:
в «Метрополитэн» это
было совершено
в перерыве балета
«Мисс Жюли», где полно
сцен насилья, маньяков —
превосходный балет!
(До чего ж одинаков эротический бред…)
Она вышла за сцену,
и напал на нее
Призрак Оперы; пену
испуская, белье
он сорвал с нее тут же,
распалился, вспотел —
и, связав ее туже,
сделал все, что хотел.
А потом тело в шахту
вентиляции он
бросил и – шагу, шагу! —
испарился, пардон.
А в Берлинском балете
шел еще «Идиот»…
Кто за это в ответе,
с псами ночь напролет
весь театр изучали,
замарались в пыли,
но, к великой печали,
никого не нашли.
След хвостом заметая,
он ушел далеко,
почему-то считая:
быть скрипачкой легко.
Человеком обычным
трудно быть в наши дни…
Но мы шеи набычим
и – попробуй согни!
Ты мне так помогаешь
устоять пред концом —
тем, что путь пролагаешь
в камне честным резцом.
Я тебе благодарен —
рассказал твой листок:
не пристал к прочим тварям
только единорог;
сорок дней он сражался
вне ковчега, один;
но не струсил, не сжался —
сам себе господин.
Пусть других, кто умнее,
приютил Арарат, —
его участь честнее
и достойней стократ.
Пусть я не из эзопов,
но додуматься смог:
век кровавых потопов
увенчал его рог.
Если так, то, наверно,
будет проблеск в судьбе.
Я за это безмерно
благодарен тебе.
Сурков умолк. Его слушательница ничего не сказала, продолжая со склоненной головой стоять над кофейником. Он подошел к ней, обвил руками, слегка притянул к себе и поцеловал ее волосы.
– Спасибо, – сказала она мягко. – Чудесный подарок.
Кофе был готов, и они вернулись в комнату. Быстро выпив свою чашку, Виктор заявил, что это был незабываемый день. Донна сказала, что утром он может спать сколько ему угодно; Григор поднялся на ноги, обменялся с русским теплым рукопожатием и пообещал зайти за ним в воскресенье утром, чтобы вместе пойти в армянскую церковь. Сурков, непроизвольно пустив ветер, сказал: «Прошу прощения» – и попытался как можно ровнее пройти через комнату к двери.
В туалете он хмыкнул, покачиваясь над унитазом. Он был пьян, но чувствовал себя хорошо. Вернувшееся здоровье наполняло его радостью.
– Одна страна на свете что-то значит – здоровьем называется она, – произнес он, обращаясь к изгибающейся струйке бледной мочи, после чего громко рассмеялся.
Одна беда – было слишком жарко. Ему, однако, не хотелось просить Донну отключить отопление. В спальне было еще жарче. Он отодвинул шторы, чтобы открыть окно, но запоры оказались ему незнакомы, и он оставил попытки с ними разобраться. Окно лучше и не открывать: они на седьмом этаже, а он иногда ходит во сне. Он неуклюже разделся и с довольным вздохом растянулся голым на прохладных простынях. Казалось, с тех пор, как он был в постели, прошел не один день.
Он был уверен, что этой ночью не будет страдать от проблем с дыханием, обычно мучивших его перед сном. Опьянение всегда достаточно его расслабляло, утихомиривая этого демона. Он закурил последнюю перед сном сигарету и удовлетворенно оперся на локоть, медленно выпуская дым и не управляя ходом мыслей.
Если Таня решит покончить с нашими отношениями, думал он, смогу ли я это пережить? Что ж, придется. Если бы только я мог смыть с себя все, словно библейским потопом, – тогда, уверен, у нас бы что-нибудь да получилось; но при том раскладе, что есть… Это должно произойти с той, кого никогда не знал прежде, с молодой, живущей на другом континенте…
Он слышал приглушенный шум голосов – Донна говорила с Григором. Что за игра происходит между ними? Завтра он спросит у Донны напрямик. Он загасил сигарету в блюдце, выключил свет и устроился спать, кряхтя от блаженства. Мысли его куда-то уплыли и потерялись. Когда он открыл глаза, свет из-под двери уже не пробивался; тишина была полной. Ушел ли Григор? Он, вне сомнения, не слышал, чтобы тот уходил. Наверное, он в постели с Донной. Наверное, он сейчас рядом, по ту сторону коридора, и дерет Донну, как черт. Приятная дрожь пробежала по телу Суркова при мысли о том, что он счел само собой разумеющимся и что сильно его возбудило.