Книга Путешествие в Агарту - Абель Поссе

У меня перехватило дыхание, когда я понял, что все это означает. Прошлое становилось современным настоящему, и я, агент СС, убедился, что эти евреи, вроде бы побежденные славными римскими язычниками, упорно продолжают существовать.

С тех давних времен, когда они обитали в Кумране и Энгеди,[101]на берегах Мертвого моря, они хранят свои тайны, свою мудрость, которая породила Христа, великого солярного ниспровергателя, потерпевшего поражение из-за предательства Савла, Святого Павла, настоящего Иуды.

Я дрожу от волнения. Надо записать все эти странные события. Я просматриваю «Бревиарий Аненэрбе», но нахожу только несколько коротких фраз о ессеях в докладе о Рене Геноне. Он писал, что ессеи хранят традицию Еноха[102]и его тайное евангелие. Енох, оберегаемый Богом для будущих времен. Генон связывает все это с Метатроном, создателем земной власти, верховным демиургом, князем мира.

Я нахожусь в месте, где слово «реальность» начинает терять всякий смысл.

Мне приходит в голову, что Монастырь Танцующих-удивительная точка схождения, своего рода метафизический сток, где есть место и для ессеев, и для даосов из секты Луньмен. Резервуар разнообразных тайных знаний.

Я позволяю себе строить рискованные догадки. Надо контролировать себя, не обращая внимания на необъяснимые вещи, которые здесь творятся.

Дошло до того, что я вообразил, будто ессей с седыми волосами вполне может оказаться князем Любоведским, другом Гурджиева, которого тот встретил в 1898 году, думая, что он давно умер!

При виде необъяснимого разуму угрожает крушение. Я не должен поддаваться головокружительному искушению погрузиться в эти тайны. Моя задача состоит в другом.

Светает, но я чувствую, что не смогу уснуть.

Сегодня я наконец решился пойти в направлении, которое указал мне монах-прислужник. Когда я выходил, мне пришло в голову, что я поступаю опрометчиво и, прежде всего, рискую потерять расположение Ли Лизанга, а возможно, и самого Гомчена Ринпоче, поскольку нарушаю предписание «стараться не выходить за пределы гостевого квартала».

Я пустился в путь вдоль канала со стороны теснившихся на склоне скал, так что меня не должны были заметить из храмового квартала. Мною управлял бес любопытства.

В конце последнего склона, в его южной части, долина углублялась, спускаясь к котловине, где виднелось несколько строений, увенчанных красными черепичными крышами с загнутыми на китайский манер краями.

Я дошел до первых двориков, выложенных плитняком, и смог пробраться дальше, ни с кем не повстречавшись. Дворики соединялись между собой каменными аркадами. Так, прижимаясь к стенам безлюдных галерей, я добрался до главного здания. Судя по качеству обработанного камня, мне показалось, что ему больше ста лет.

Я набрел на большой зал с каменными колоннами, в конце которого высился деревянный помост, напоминавший огромную сцену. Там сидело несколько девушек в очень широких шароварах, присобранных на щиколотках, и в коротких жилетах, расшитых цветными нитями и драгоценными камнями. Волосы у всех были собраны в пучок, а на лбу красовались бронзовые диадемы. На ногах – синие туфли без задников. Удивительнее всего были их лица.

Я незаметно приблизился к этому залу, длиной не меньше пятидесяти метров. Пробирался, прячась за колоннами, пока не остановился на разумном расстоянии. Я забился в неосвещенный угол, прислонившись к цоколю.

Танцовщицы казались застывшими. Время от времени они делали какие-то движения, не согласованные друг с другом. Очень редко кто-то из них вставал, в основном они сидели на пятках. Порой они быстро двигали руками и пальцами или изменяли положение головы, как автоматы. Иногда вдруг слышался бой барабана или растворялась в пространстве нота, взятая на цитре (справа от большой сцены в полутьме сидели три монаха…)

У всех девушек лица были густо накрашены белой известью, как маски театра Кабуки. Глаза были подведены яркими черными дугами. Все лица казались одинаковыми. Подводка и белила были призваны уравнять физические различия.

Музыкальные ноты падали размеренно, как капли, время от времени звенящие в почти полной тишине. Все это показалось мне невыносимо скучным. Я зевнул и вытянул ноги, охваченный дремотой, мне было лень встать и уйти. В этой неспешности было нечто завораживающее: с трудом удавалось сосредоточиться на собственных мыслях. Казалось, вот-вот что-то откроется, и я постигну тайный смысл этих движений и этой музыки, в которой не было и намека на мелодию или ритм.

Глядя в сторону монахов-музыкантов (это были буддисты в шафрановых туниках), я заметил странное искусственное сооружение – геометрически правильное дерево, с ветвей которого свисали шары из слоновой кости и металлические пластинки, повернутые в разные стороны. Я заметил, что время от времени, когда колокольчики звенели особым образом, все Танцующие поворачивали головы к этому предмету. Мне пришло в голову, что это может быть неподвижный метроном. Конечно, это – противоречие, необъяснимое, как и многое другое в этих краях.

Я потерял счет времени, глядя на девушек, которые двигались очень медленно и при этом негармонично. Похоже, меня одолела дремота. В какой-то момент кто-то коснулся моей ноги, чтобы разбудить. Я в испуге открыл глаза. Но это была одна из танцовщиц, она уже удалялась с ничего не выражающим лицом, быть может улыбаясь под маской из белил. Она присоединилась к группе, которая уходила по двору в сторону бокового здания.

Я заканчиваю сегодняшние записи. Я уже не сомневаюсь в том, что нахожусь в Монастыре Танцующих. Едва добравшись до своего стола, я бросился к «Бревиарию» и принялся просматривать доклад о Гурджиеве, пока не нашел этот абзац:

«Я дошел до дворика центрального здания, который называют женским, где жрицы-танцовщицы наставляли послушниц и посвященных в священных танцах Монастыря.

Может быть, когда-нибудь я смогу в подробностях описать Монастырь, его значение и что я там делал. В любом случае я постараюсь описать странное сооружение, которое я там видел и чья структура, когда я понял ее смысл, произвела на меня головокружительное впечатление».

2 МАЯ 1944 ГОДА

Выждав три дня, я решил выбрать момент и пробраться в храмовый квартал. Я долго вел наблюдения в бинокль. Только сегодня выпал подходящий случай, так как многочисленная процессия монахов покинула террасу и отправилась на площадку для церемоний.

Я знаю, что не должен так поступать, что это ребячество, но бегу туда, словно мальчишка, отправляющийся воровать фиги.