Книга Святая Эвита - Томас Элой Мартинес

Полковник щупает конверт. Там, похоже, два листка — один плотной бумаги, другой тонкий. Осматривает сургуч на лицевой стороне. Рельефный рисунок нечеток: то ли государственный герб, то ли масонский знак?

— Пикард, — спрашивает он, — как было доставлено письмо?

— Мой полковник, — говорит сержант, он стоит с опущенными плечами по стойке «смирно». — Его принес военный в форме. Он приехал в черном «форде» с правительственным номером.

— Имя этого военного? Номер машины?

— Я у него не спросил, — говорит Пикард, растерянно тараща глаза. — И номер мы не записали. Это же была обычная доставка. Конверт осмотрели внимательно. Проверка на взрывчатку прошла нормально.

— Ладно уж, Пикард. Можете идти. Пусть все солдаты смотрят в оба. Так что у нас там осталось? — спрашивает Полковник, поворачиваясь к офицерам. — Ах да, пароль.

— И часы, — прибавляет Галарса, указывая на гравюру с Кантом.

— Помните девиз, с которым мы скинули Перона: «Бог справедлив!»? Воспользуемся им в эту ночь, от двенадцати часов до четырех. Те, кто появится, должны произнести вопросительным тоном: «Бог?» Вторая часть пароля ясна. Теперь часы.

Семь часов без четверти. Все подкручивают стрелки, заводят часы. Полковник взламывает сургуч на конверте. Бросает беглый взгляд на содержимое: фотография и листок. Фотоснимок прямоугольный, типа открытки.

— Господа, — говорит он, внезапно побледнев, — вы свободны. Будьте осторожны.

Едва офицеры скрываются в темных коридорах, Полковник запирает дверь кабинета и, не веря своим глазам, всматривается в снимок: это Она, Покойная, лежащая на стеклянной плите в святилище, среди цветов. Снята в профиль, губы приоткрыты, ноги босые. Очень неразумно, что существуют такие снимки. Сколько их? Но самое необычное — листок папиросной бумаги, на нем напечатано на гектографе: «Отряд Мести, — читает Полковник, и ниже, корявым почерком: — Оставьте ее там, где она находится. Оставьте ее в покое».

7. «НОЧЬ ПЕРЕМИРИЯ»

(Из выступления по радио 24 декабря 1949 г.)

Искусство мумификатора подобно искусству биографа, оба стремятся запечатлеть: один — своего героя, другой — человеческое тело — такими, какими они должны предстать перед вечностью. «Случай Эвы Перон», отчет, который Ара завершил незадолго до смерти, объединяет обе задачи в одном-единственном всемогущем порыве: биограф является одновременно мумификатором, и биография — автобиографией его погребального искусства. Это видно в каждой строке текста. Ара реконструирует тело Эвиты только для того, чтобы иметь возможность рассказать, как он это делал.

Незадолго до падения Перона он писал: «Стараюсь растопить кристаллы тимола в бедренной артерии. Слушаю по радио „Funerailles“[55]Листа. Музыка прерывается. Голос диктора, как все эти дни, повторяет: «Двадцать часов двадцать пять минут, час, в который Духовная Руководительница Нации перешла в бессмертие». Я смотрю на голое, покорное, терпеливое тело, которое вот уже три года остается нетленным благодаря моим заботам. Хотя Эве это неприятно, я ее Микеланджело, ее творец, ответственный за ее вечную жизнь. Теперь она — к чему умалчивать? — это я. Я испытываю соблазн написать на ее сердце мое имя: Педро Ара. И дату, когда начались мои труды: 26 июля 1952 года. Надо об этом подумать. Моя подпись нарушила бы ее совершенство. Или, быть может, не нарушила бы, а увеличила».

Мумификатор или биограф, Ара несколько лет повергал меня в смущение. В его дневнике есть страницы, посвященные рассказу о конфискации трупа. При всем обилии подробнос#{|НЯИшь немногое из того, что он сообщает, совпадает с тем, что Полковник рассказал своей жене и Сифуэнтесу, от которых я узнал эту часть истории.

Ара пишет:

«Подходил к концу день 23 ноября 1955 года. Около полуночи я пришел в ВКТ. Посланцы правительства еще не явились. На третьем этаже стояли на посту несколько солдат: одни у траурной капеллы, другие у подножия лестницы.

— Это профессор, — сказал полицейский офицер. Узнав меня, солдаты опустили ружья.

Я отпер дверь капеллы. Оставил ее открытой. Как и прежде бывало, солдаты, робко подойдя, заглянули внутрь посмотреть на Эвиту. Один из них перекрестился. Они взволнованно стали спрашивать меня:

— Ее заберут сегодня, доктор?

— Не знаю.

— Что с ней сделают?

— Не знаю.

— Вы полагаете, ее сожгут?

— Не думаю.

Пока солдаты возвращались на свой пост, я осмотрел лабораторию. Все было в порядке.

Я спустился в холл, чтобы встретить начальство. Первым появился полковник Моори Кёниг, потом морской капитан. Мы вместе обследовали довольно запутанный переход к гаражу. Я услышал, как вдали башенные часы пробили двенадцать. Начинался новый день.

Я возвратился в капеллу. Гроб был уже там. Жестом я подозвал людей. Двое работников подошли поближе, чтобы помочь мне перенести драгоценное тело. Один из них приподнял Эвиту за лодыжки, я вместе с другим взял Эвиту за плечи. Шли мы очень осторожно — не нарушили ни ее прическу, ни одежду. На ее груди лежал крест с четок, подаренных Пием XII. Оставалось только приварить металлическую крышку гроба.

— Где сварщики? — спросил я.

— Сейчас уже очень поздно, — ответил один из двух офицеров. — Оставим это на потом.

Я попробовал настаивать, но не встретил понимания.

— Не беспокойтесь, — сказал мне Полковник. — Завтра мы сделаем все, что требуется.

Это завтра так и не наступило. Я пытался встретиться с Полковником у него дома, на углу авенид Виамонте и Кальяо, чтобы удостовериться, что труп надежно защищен. Он не пожелал меня принять. Не мог я также вернуться на третий этаж ВКТ.

Через месяц после этого, 24 ноября, меня среди ночи разбудил настойчивый звонок телефона. Чей-то вовсе незнакомый голос сказал:

— Доктор, ее увезли в другую страну. Это точные сведения.

— Точные?

— Я сам это видел, доктор. Прощайте.

Между тем Альдо Сифуэнтес изложил мне следующую версию:

«Вначале намеченный Моори Кёнигом план исполнялся безукоризненно. В полночь его отряд выехал на четырех грузовиках из двора Главного штаба армии. В каждом грузовике везли пустой гроб. Вскоре все они въехали в гараж ВКТ. В холле здания ВКТ произошел небольшой инцидент — находившийся там доктор Ара не хотел уходить, прежде чем не поговорит с Моори Кёнигом. Он требовал, чтобы тот дал ему расписку, что труп находится в превосходном состоянии. Представляете? Как будто речь идет о каком-то товаре. Кажется, Полковник поднялся в холл, чтобы послать доктора к черту. В караульном помещении, где никто не знал, что происходит в гараже, царило (как написали бы в газетах) величайшее волнение. Пронесся слух, что перонисты с побережья сосредоточились в портовых ангарах и угрожают пойти на город. Опасались штурма ВКТ, повторения 17-го октября[56], повторения темной ночи Святого Перона. Народные массы в Аргентине всегда передвигаются, как стадо в период течки. Медленно, принюхиваясь, притворяясь смирными. А когда вы спохватитесь, их уже не остановить. Моори Кёниг хорошо помнил те события. У него было достаточно хладнокровия, чтобы позвонить в Главный штаб и информировать о происходящем. Он попросил рассеять скопление народа выстрелами. Сказал, что если этих людей не разгонят до рассвета, он сам этим займется. Доктор Ара понуро бродил кругом. Казалось, он очень перепуган. Когда Полковник проходил мимо него, Ара его остановил: