Книга В Гаване идут дожди - Хулио Травьесо Серрано

С улицы в комнату вдруг врывается долгий пронзительный свист, как сигнал тревоги. Погасив свет, Моника крадется к окну и смотрит в щелку между гардинами.

Из тени, окутывающей базар, выходят два парня, стоят и смотрят на дом.

«Они это или нет?» – спрашивает себя Моника, но в полумраке ничего не может разглядеть.

Франсис запаздывал, и я ждал его, присев на ту же скамейку, где однажды вечером, пару недель назад, сидели мы с Моникой. Она склонила голову мне на плечо, и, держась за руки, мы о чем-то рассеянно переговаривались. На скамейке напротив яростно целовались влюбленные. В те минуты мне очень хотелось последовать их примеру. Не важно, что позже, у меня дома, мне будет позволено целовать ее сколько угодно. Страшно хотелось поцеловать Монику сию же минуту, словно впервые в жизни. Целовать и целовать, приникая к ее губам, чувствуя, как поцелуи вливают в меня нежность и любовь; целовать, закрыв глаза, став слепым и глухим, отрешившись от всего, кроме дикого наслаждения. Это было счастьем: слияние губ, горячее сплетение пальцев. Ничто иное уже не имело значения. Ни убогость обыденной жизни, ни тупость бытия. Значимым был только этот миг, наши чувства и наши поцелуи.

Но в парке, на виду у всех, я не мог позволить себе ничего подобного из боязни, что меня поднимет на смех какой-нибудь прохожий, глядя, как мужчина в летах, с седеющими висками целует девушку, которая годится ему в дочери.

Тем вечером, посматривая на влюбленную пару, она теснее прижалась ко мне. Наверняка ей хотелось, чтобы я ее поцеловал.

«Ты меня любишь? Всегда будешь любить?» – Ее пальцы скользнули по моей руке. Конечно, я ее любил. Обожал, но ничего не ответил. Она всегда меня упрекала за неумение выражать свои чувства.

Мне надо было бы ответить: «Я тебя боготворю; ты самое лучшее, что у меня есть, без тебя я пропащий человек» или что-либо в том же роде, но я совсем зачерствел в этой жизни и ограничился одним сухим словом: «Разумеется». – «Такую, какая есть?»

Почему она меня об этом спросила?

Внезапно она сама прижала свои губы к моим и поцеловала с такой страстью, будто вложила в поцелуй всю себя. Я ответил ей так же горячо, и мы стали целоваться, не видя никого и ничего вокруг, целиком отдаваясь любви, забыв о стыдливости, о паре влюбленных на соседней скамейке, о прохожих, обо всем на свете.

Когда наши поцелуи слились в одну бурную, вышедшую из берегов реку, а желание опалило нас вселенским огнем, она отодвинулась и положила голову мне на колени.

«Ты чудесный», – сказала она, а я осторожно пригладил ей волосы. Так мы сидели несколько минут, не произнося ни слова, погрузившись в свои чувства. Потом она подняла голову и посмотрела мне в глаза. – «Давай бросим все это и уедем», – сказала она. «Куда?» – последовал мой глупейший вопрос. «Куда-нибудь, и начнем новую жизнь…»

– Ничего нет нового. Да? – Голос Франсиса грубо оборвал мои воспоминания. Франсис был явно встревожен, я утвердительно кивнул.

– Ладно. Вставай, пошли.

С трудом втиснувшись в автобус, мы доехали до унылого серого здания. Старик в белом халате и потертых джинсах, спросив наши фамилии и фамилию пропавшего лица, привел нас в зал, где царил жуткий холод.

– Тут немного холодновато, но мы привыкли, – устало заметил старик.

– Кто «мы»? Вы или те, кого здесь против их воли морозят? – спросил Франсис.

Не ответив, старик направился к той стене, в которой помещались ниши с металлическими ящиками, как в картотеке.

– Постарайтесь держать себя в руках, – сказал он, открывая один из металлических ящиков. – С непривычки может стать плохо.

Я не впервые оказался в морге и был способен держать себя в руках.

Тридцать с лишним лет назад мне довелось побывать тут в поисках своего товарища, революционера, арестованного полицией и, вероятно, убитого. В ту пору здешний служащий – помоложе этого старика – показал мне голый труп юноши с разбитым лицом и множеством дырок на груди, залитой уже запекшейся кровью. «Это он! – воскликнул я и чуть не разревелся. – Мой друг».

– Это она? – спросил старик-служащий, показывая нам девушку с обожженным – без бровей и ресниц – лицом, с обгорелыми полосками губ.

Нет. Это была не Моника. Старик равнодушно кивнул и назидательно пояснил:

– Тут побывало много таких, кончающих с собой. Что ни день, то хоть одну да привозят.

При виде обезображенного лица Франсис содрогнулся и, едва удерживая рвоту, кинулся к выходу.

– Я предупреждал… – Старик открыл следующий ящик, где лежал труп старика. Потом продемонстрировал поочередно пожилую женщину, парня и девочку. Я отрицательно качал головой, втайне радуясь, что не нахожу здесь Монику.

– Да, я знаю, вы ищете молодую девушку, но на всякий случай представляю вам всех. Они, бедняги, скучают в одиночестве и рады любому посетителю. – Старик радушно улыбался.

«Смеется надо мной или просто не в своем уме?» – подумал я и облегченно вздохнул, распрощавшись со всеми обитателями морга.

– Жаль, что не смог вам помочь, – приветливо говорил старик. – Заходите в любое время.

Мне захотелось ответить, мол, едва ли сюда вернусь, но я сдержался. Старый служитель морга был всего-навсего вежлив, и мне не стоило огрызаться.

– Большое спасибо, – сказал я и вышел.

На улице меня ждал Франсис, заметно смущенный своим бегством от малоприятного зрелища.

– Ее тут нет, – пробормотал я, и мы молча пошли дальше. Впереди какая-то девушка переходила улицу.

– Моника! – заорал я и бросился к ней.

Испуганная девушка остановилась. Нет, это была не Моника, хотя и очень похожа.

– Извините, – сказал я, убедившись в ошибке.

Не ответив, она продолжала свой путь, но я успел заметить на ее лице досаду вперемешку с сочувствием.

– Тебе надо успокоиться, – сказал Франсис.

– Ну куда она подевалась? Не могла же она вот так, ни с того ни с сего, исчезнуть. Не провалилась же сквозь землю? – И вдруг я чуть не поперхнулся, в голове мелькнула страшная мысль.

– Знаешь, я подумал… – Франсис колебался.

– Говори.

– Может, она уплыла на лодке…

– Никогда! Это невозможно! – вскричал я. – Она бы меня предупредила!

– Никогда? Правда и Честь давно сдохли от инфаркта по причине сильных стрессов. Остались только Обман да Хамство, и потому все возможно. – Франсис презрительно скривился.

– Но если она туда добралась, почему оттуда мне не написала? – говорил я.

– В этом все дело. Кто знает… Может, она и не добралась, утонула.

Через полуоткрытое окно Моника оглядывает улицу и Меркадо. Два замеченных ею человека, не выходя из тени, разбредаются в разные стороны – один идет к морю, другой к отелю – и растворяются во тьме. Улица снова становится безлюдной, и только большие, темные, лохматые собаки возятся на тротуаре.