Книга Сорок роз - Томас Хюрлиман

— К плавкам? Н-да, у британцев все возможно. Не забудь, передай от меня привет Луизе. А если зимой закончится картошка, дай знать.

— Спасибо, Макс.

— Мария…

— Да?

Он молчал.

— Ну, говори же!

Он помотал головой.

— Смелости не хватает?

Он кивнул.

— Макс, наш роман закончен. Можешь говорить откровенно. Теперь это ничего не значит.

— Верно, — задумчиво пробормотал он.

— Грибок на ногах или что-нибудь в таком роде?

Он уставился на нее, потом отошел к изножию кровати, обхватил ладонями латунную штангу, вскинул подбородок и сказал:

— Мария, твой отец тебя не отпустит. Я должен это принять. И принимаю. Мы расстались. Теперь это не имеет значения. И все же… чтоб ты знала… я хочу сказать…

— Говори!

— Не могу.

— Ты же офицер, Макс.

— На службе я умею за себя постоять. У меня прекрасная аттестация. Скоро получу обер-лейтенанта.

— Руководить, приказывать — у тебя это в крови.

— Именно ты так говоришь, Мария?!

— Ну! Смелее!

— Вдруг ты испугаешься.

— Правда? Ужас какой. Я что, неправильно себя вела? Говори, что тебя мучает! Дочка еврея?

Он опять помотал головой, выпрямился и с пафосом произнес:

— Ты замечательная, Мария. Недавно в пивной я прямо-таки восхищался тобой — свободная, уверенная, даже чуточку небрежная. Никогда себя не роняешь. Всегда сознаешь свое достоинство, свое положение. Как ты одной улыбкой отвадила от столика аптечного коммивояжера, который норовил всучить нам таблетки сульфамида, — высший класс.

— Таблетки от гонококков… неужто у тебя?..

— У меня? Гонококки? Боже мой, конечно же нет! — по-ораторски вскричал он, перекрывая многоголосый храп коммивояжеров, доносившийся из-за стен. — Мария, мы расстались, и это правильно. Но расставание показывает, что мы должны быть вместе. Что мы созданы друг для друга. Как ты обошлась с хозяином — просто верх совершенства! Посмотрела мужику на перепачканный жевательным табаком жилет и объявила, что я поднимусь с тобой в комнату — проверю затемнение.

— Не забудь, идея была моя!

— Затемнение? Конечно, твоя.

— Здорово, да?

— Еще бы. Он мигом отвесил поклон. Да, Мария, очень многое нас соединяет, и во многом мы дополняем друг друга. Но самого главного я тебе пока не сказал…

— Выкладывай!

— Ты прирожденная First Lady.[49]

— Кто-кто?

— Самая подходящая жена для мужчины, стремящегося наверх.

— Ты стремишься наверх?

— Да, дорогая. На самый верх. В правительство.

— Оп-ля! — вырвалось у нее. — И как же это произойдет?

— С твоей помощью. В вопросах стиля слово за тобой. Ты чутьем угадываешь, как надо держать себя в обществе. Мы станем приглашать нужных людей и добиваться, чтобы важные персоны относились к нам с почтением. Майер, будут говорить все, это имя стоит взять на заметку. Есть в нем что-то такое. А главное, жена у него просто клад.

— Как это понимать?

— Как объяснение в любви, — сказал он, а затем приглушенным голосом добавил, что партия вышла из недавнего прошлого не совсем уж без порока. Кое-кто, например д-р Фокс, даже позволял себе дудеть не в ту дуду. И эту ошибку необходимо исправить. Не за горами новое время, эстафету подхватит молодежь, и такой, как он, Майер, который ничем себя не запятнал и у которого прелестная молодая жена…

— С черными волосами, — вставила она.

…призван прицельным броском выбить из правления типов вроде мясника, донимавшего ее и весь городок. Когда война кончится, он, Майер, подыщет себе место, возможно в адвокатской конторе, но это не главное, главным его делом будет политика, завоевание места в комитетах, борьба за влияние, уважение и власть.

— Словом, дорогая Мария, как только мы поженимся, я расчищу эту лавочку.

— Мы поженимся?!

Поцелуй.

— Правда?

Поцелуй.

— Тогда я свалю мясника! — Поцелуй. — Все правление! — Поцелуи в грудь, в губы, в лоб, в волосы, в лоно, а поскольку он при этом не переставал твердить о подъеме своей карьеры, ей чудилось, будто Майер прямо в ораторской позе повалился в ее жадные объятия. — Послушай, Мария…

— Да, — простонала она, — я тебя тоже, я тоже!

Его признание и легкий стыд, который он в своих неловких ласках скорее выставлял напоказ, нежели прятал, придавали ему что-то мальчишеское, и странным образом эта бурная беспомощность возбуждала ее. Он наверняка успел нажить кой-какой опыт, крутил романы не с одним десятком медсестер и подавальщиц, но следа от них не осталось, он любил их мимоходом, ища взглядом ту, что ждет в грядущем, одну-единственную: такую, как она. Он искал меня. Я — любовь его жизни. Он уверен, что я приведу его наверх, на самый верх. Возьми меня и забери к себе. Сделай меня тем, что я есть: женщиной. Твоей женой. Пока смерть не разлучит нас. Она обхватила его руками и ногами, он грубо вошел в нее, она принудила его к этому, хотела, чтобы он взял ее, распорол, разорвал. Она вскрикнула, укусила его в плечо, канула во тьму, в бездонную пропасть, а когда снова открыла глаза, увидела, что Майер с ужасом смотрит на ее кровь.

— Мария, — пробормотал он, — ради Бога!

Теплая струйка текла по бедрам, и Макс, разом оробевший, положил ладонь на ее лоно, словно защищая.

— Мне очень жаль, любимая, бедняжка, красавица моя, мне очень жаль… — бормотал он, смотрел на свою руку, будто она была поранена, а она смотрела на его член, будто он был поранен. Это звезда? Он ударил пылающим хвостом?

— Мы горим, Макс, горим! — И чтобы его страсть вдавила ее в матрас, она уперлась руками ему в грудь. Тяжелое дыхание, лепет. Раздутые ноздри! зубы! лапищи! — Зверюга!

— Зверюга? — Макс рассмеялся и прошептал: — Мария, ты никогда не спрашивала, какое у меня прозвище, в студенческой среде.

— Ну так скажи!

— Кот.

— А я Кац, то бишь кошка, мой кот.

Она зашипела, зафыркала:

— Мой котик!

— Моя кошечка…

— Любимый…

— Любимая…

— Иди ко мне, держи мои бедра…

— Покажи свои коготки…

Поцелуй, поцелуй, поцелуй.

— Иди же ко мне, иди…

И он пришел, застонал, отодвинулся, повернулся к ней спиной, и еще долго, когда он уже крепко спал, ее вожделение, точно прибой, накатывало на крутой берег его спины, этой обрызганной пеной скалы, с которой она кончиком языка слизывала соленые капли, чтобы затем без сил, расслабленно, блаженно уйти в себя. Жизнь моя, молилась она, он знает, кто я: будущая First Lady. Мы поженимся. И посмотри, жизнь моя, я исцелилась! Опухоль исчезла. Хоть завтра надевай обручальное кольцо. Она переняла ритм моря, сделалась тяжелой, ленивой, а потом целиком уступила течению, которое увлекало ее в глубину, в сон, в грезы. Проснувшись вместе, они будут вместе грезить дальше. Скоро ей исполнится восемнадцать. День рождения они отпразднуют на широкую ногу — как официальную помолвку. Доброй ночи, мой котик!