Книга Антарктида - Хосе-Мария Виллагра

Он все учел, и среди его бесконечных миров есть такие, где все происходило точно так же до той самой минуты, когда одна Мария отказала мне, а другая — согласилась. А Бог посмотрит, как лучше. Так помоги же ему, Мария. Скажи что-нибудь! Все будет так, как ты хочешь. Тебе надо лишь захотеть. Бесконечное количество Марий на этом табурете храбро сказали мне «нет», а не менее бесконечное их количество — разумно со мной согласились. Ты можешь обречь себя молчанием на гибель, но знай, что где-то есть и другая Мария. Почему спастись должен кто-то другой, хотя это можешь быть ты? Хотя это ты и есть. Я просто хочу помочь тебе стать собой, Мария! Ты должна решить, в каком мире ты живешь! Господь всесилен, а потому способен на все, и я докажу тебе это. Есть миры, в которых ты сказала «да». Есть миры, в которых прозвучало «нет». Есть даже такие миры, где добрые майоры Санчесы сидят сейчас в наручниках на табурете перед злыми Мариями, решая, что ответить на любовь, которая зла. И если ты захочешь, то, как ни невероятно это выглядит, так будет и у нас с тобой. Такова теория невероятности. Только скажи слово, Мария! Создатель дает тебе возможность выбора. Но на самом деле от тебя уже ничего не зависит.

Что бы ты ни выбрала, на самом деле уже много раз выбрано тобой. Ты же не думаешь, что ты одна такая на свете? Зачем упорствовать, если это уже ничего не изменит, потому что бесконечное количество Марий уже так и сделало.

Санчес подошел к Марии вплотную, глядя ей прямо в лицо своими потными глазами.

— Не мучь себя, Мария! — снова горячо зашептал он ей на ухо. — Скажи «да» или скажи «нет». Решай сама, кто из нас будет мучиться. Скажи что-нибудь хотя бы потому, что это совершенно неважно, потому что даже твое молчание я могу интерпретировать как «да» или как «нет», и сейчас здесь все равно произойдет то, что уже происходило в этом кабинете бесконечное количество раз…

Майор Санчес протянул свои мокрые, обваренные ладони к Марии, но в это мгновение за его спиной раздался тихий голос:

— Не в этом мире, мой славный Санчес. Не в этом мире.

Мария почувствовала, что по ее ногам потянуло холодом. Майор Санчес быстро обернулся. У приоткрытых дверей стоял Генерал.

20

Однажды Ванглен плавал на поверхности неба, глядя на бесконечно близкие горы далеко вверху. На земле наступила осень, и множество разноцветных листьев бесшумно взлетали вниз и падали вверх, растворяясь в воздухе, так что даже здесь, над облаками, чувствовалась пряная горечь. Ванглен различал вверху каждый камешек и каждую травинку атмосферного явления земли. Он глядел на эту красоту, не дыша.

Еще раз пробежав в уме ряд основных уравнений теории невероятности существования этого мира, Ванглен вновь заинтересовался феноменом формы. Форма в явном виде существовала лишь как частный случай бесформенности. Бесформенность же в абсолюте вычислялась в виде субстанции, поведение и свойства которой описывались системой уравнений с предельными константами. При определенном значении этих констант субстанция превращалась в аморфную материю, из которой состоял этот мир. При других значениях она вырождалась в вещество с ограниченным количеством агрегатных состояний. Их могло быть сколь угодно много. В субстанции были возможны любые константы, любые формы и идеи, и он сам, Ванглен, чувствовал себя всего лишь одной из бесчисленных идей любви и света, в центре которой, где-то высоко под землей, пылало незримое солнце Антарктиды.

Поиграв формулами еще немного, Ванглен через некоторое время нащупал одно интересное свойство субстанции — зыбучесть. Путем квантовой диффузии она поглощала в себя все, кроме формы.

Собственно говоря, ничего, кроме форм, вокруг и не было. Все вокруг было лишь видимостью, субстанцией, оформленной тем или иным образом. Только теперь Ванглен понял, почему горы до сих пор не рухнули вверх и почему люди не превращаются разом в прах и запах. На самом деле они растворены в субстанции. От них осталась лишь форма, видимость. Ванглен мог поднять любой из камней и заставить его двигаться сквозь субстанцию, если только камень был не слишком велик и у Ванглена хватало сил преодолеть его субстанциальную инертность, нарушить квантово-термодинамическое равновесие, гармонию, в которой камень находился с окружающей средой. Но, даже двигая камень, Ванглен ничего не двигал на самом деле. Просто форма камня диффузировала сквозь субстанцию благодаря ее абсолютной зыбучести. Проблема была в том, что Ванглен не мог стать лишь неподвижной формой, чтобы войти в термодинамическое равновесие со средой. Даже когда он спал, не дыша, в нем билось сердце, пульсировала кровь и текли сны. Нужно было умереть, чтобы оказаться за облаками. Но Ванглен не мог умереть. Для него не существовало разницы между жизнью и смертью.

21

«Я уже сто лет как не в армии, а каждый день просыпаюсь, словно по тревоге. Мы все в опасности. В величайшей опасности! Много лет я веду свое расследование. Иногда мне кажется, что я не выдержу этого напряжения. Мне никто не верит. Надо мной все смеются. Но я точно знаю: пришельцы существуют. Они здесь. Они ничем от нас не отличаются. Но они — не мы. Надо мной смеялись, когда я служил в армии. Надо мной продолжают смеяться и сейчас. Иногда я чувствую себя чужим на собственной планете. Донна Молина называет меня параноиком. Сперва я думал, что она тоже из них. Одно время мне даже казалось, что она среди них главная, и мне пришлось жениться на ней, чтобы убедиться, что это не так. Просто баба с придурью. Хотя и о ней мне кое-что известно. Они лишь притворяется, что выполняет свой долг. На самом деле она и вправду любит.

Но Мария… Она даже не желает притворяться. Я ни разу не видел, чтобы она занималась женской борьбой, хотя живет рядом с донной Молиной, чемпионкой в этом спорте. Две женщины, сойдясь, как правило, начинают бороться друг с другом и елозятся до полного удовлетворения. Можно сказать, что это наш национальный вид спорта. На нем построена вся воспитательная работа. И в армии, и на Стадионе. Иногда даже непонятно, почему эта борьба называется женской, потому что мужчины занимаются ею не менее охотно. А женщины так любят ее, что иногда начинают бороться сами с собой в отсутствие достойной соперницы. Но я ни разу не видел, чтобы этим занималась Мария. И я ни разу не видел, хотя следил за ней очень внимательно, не спускал с нее глаз, — но я ни разу не видел, чтобы она принимала таблетки. Отец Донато называет ее неземной. Так оно и есть, хотя и не совсем в том смысле, который вкладывает в эти слова святой отец. Каждый отец — святой. Кажется, это сказал Генерал. Отец Донато не более свят, чем любой из нас. И он совсем не безгрешен в суждениях. Я не утверждаю, что Мария свалилась к нам с неба, но жизнь на Земле без таблеток невозможна. Чистых людей не бывает. Отец Донато волен называть это чудом. Но я не верю в чудеса. Хотя иногда, глядя на Марию, и я начинаю верить в потусторонние силы.

Она запросто ходит по улицам, и с ней никогда ничего не случается. Вернее, всякий раз что-то происходит. Я своими собственными глазами видел, как однажды Мария не отдала честь офицеру! И ничего! Тот так разнервничался, что, расстегивая ремень, случайно дернул кольцо гранаты с веселящим газом. Офицер остался корчиться на земле от хохота, а Мария снова ушла нетронутая. Все женщины тронутые, а она — нет! Я это точно знаю!