Книга Крылья ветров - Лариса Петровичева

Следующая страница была вырвана. Лена потрогала торчащий корешок, подумав о том, что же содержал уничтоженный лист, и чем закончилась беседа Божанского и Джаныбая.

«Ты знаешь, – заметил внутренний голос. – Ты сама зашла во сне в дом колдуна и прекрасно видела всё, что он сделал». Лена помотала головой, отгоняя наваждение, и принялась читать дальше.

«1 июля. Кричит. Постоянно кричит. И эти вопли не звучат в моей голове, я не сошёл с ума. Они реальны, их слышат соседи, и сегодня пожаловал участковый. Ничего не нашёл, разумеется, но осмотрел всё, даже в сортир заглянул. Но как же он вопит…»

«15 июля. Две недели ничего не записывал. Он, кажется, смирился со своей участью – во всяком случае, крики прекратились, и он задал несколько вопросов о том, какой сегодня день и что происходит на свете. «Полдень» дико популярен, весь тираж уже раскуплен и будет допечатка. У меня спрашивают, когда ждать второго романа, но что я могу ответить, если все душевные и физические силы направлены на то, чтобы держать себя в руках и не сорваться».

Дальше семь страниц были исписаны арабской вязью. Лена хмыкнула и отправилась за чашкой кофе, размышляя по дороге: уж не черновик ли это? На дневник нормального адекватного человека не тянет – а Божанский был кем угодно, но только не психом. Может, вписывал наброски в дневник, а со временем разделил: путевые заметки туда-то, афоризмы сюда-то, бытовые зарисовки – в третье место.

Отхлёбывая кофе, она принялась читать дальше.

«25 августа. Это уже не он.

Тот, кого я знал, сорвался в бездонный колодец Джаныбая и сгорел в адском пламени. Сказал бы мне кто-нибудь, что я, атеист, комсомолец, буду заниматься подобными вещами – куда бы я его послал? Вестимо, что очень далеко.

Он задаёт мне множество вопросов. Я читаю ему газеты и журналы, а сегодня он попросил мифологический словарь и потребовал зачитать раздел про древнегреческих богов и героев. Я спросил, к чему это, и он ответил:

– А ты знаешь, что Эвридика шла впереди Орфея?

Тогда я впервые подумал, что это не он. Совсем не он. Потому что не вязалась с ним эта хищная безумная ухмылка.

– Откуда бы ему знать, где выход из царства Аида? – продолжал он. – Орфей был живым. А живым такие вещи знать не положено. Поэтому Эвридика и пошла впереди, но он обернулся. И она вспыхнула и рассыпалась пеплом по лугам асфоделей.

Меня морозом пробрало. Я бы убежал, да ноги отнялись.

– Почему Орфей обернулся? – спросил я. Он тихо рассмеялся и ответил:

– А вот это нам и предстоит выяснить».

Кофе закончился как-то уж очень быстро. Прикинув по срокам, Лена поняла, что знаменитая «Арфа под яблоней» вышла спустя всего три месяца после этой записи.

Ей не верилось, что это настоящий дневник Божанского. Скорее уж фантастический роман на основе реальных событий. Ну не вязалось никак написанное со всем образом Божанского – циника и умницы, который ни о чём не жалел и никого не боялся. Лена почесала нос: а что, если настоящий Божанский был совсем другим? И все они знали совершенно иного человека…

Лена налила ещё кофе и погрузилась в чтение.

* * *

Вечером в лазарете был концерт.

Это были, конечно, не столичные артисты, простая странствующая труппа, но для раненых музыка, песни и стихи, пусть и не слишком профессиональные, стали воистину радостным событием. Эдуард сидел на подоконнике и думал о том, что почти забыл свою прежнюю мирную жизнь – сейчас она добралась до него прохладным дуновением. Слушая незатейливую джазовую песенку, он будто воочию увидел родной город, сияющие улицы, богатые витрины магазинов, гуляющий вечерний народ – ему не было грустно, так, лёгкий укол тихой печали.

В операции «Сирокко» погиб весь его отряд. Налетевшая авиация противника смешала с землёй и танки, и пехоту. Врачи в лазарете удивлялись: по всему прошлому опыту и физическим законам никого из наступавших не могло остаться в живых, настолько всё было перепахано, а вот Эдуарда нашли: оглушённого, раненного в руку, но живого. И теперь он был в лазарете, довольно быстро шёл на поправку, и планировал через несколько дней покинуть богоугодное заведение.

Кстати, когда он пришёл в себя, то врач – немолодой, сухощавый, в пенсне из чистого золота, явно подарке какого-нибудь важного пациента – принёс ему книгу Ив, которая раньше была у Эдуарда в нагрудном кармане. В двух местах книга была пробита осколками.

– Она вас спасла, – заметил доктор. – Интересная книга… всего один экземпляр. Спасла, капрал Газоян, можете её поблагодарить…

Джазовую песню сменили забористые частушки, приправленные лёгкой матерщиной. Больные хохотали от души; Эдуард вынул книгу из кармана больничного халата и раскрыл на странице с выходными данными – действительно, один экземпляр… Наверно, простая опечатка, хотя вдруг Ив издала её только для того, чтобы подарить ему? Ив…

Эдуард раскрыл книгу впервые – до сих пор он не прочёл из неё ни строчки и сейчас медленно перелистывал страницы. Какие-то стихотворения он слышал в исполнении Ив раньше, какие-то были для него новыми, но с каждой строфой в его душе поднималось странное, неведомое прежде чувство. Эдуард не мог его описать, но оно пугало; он закрыл книгу и убрал её. Не хотелось думать, не хотелось вспоминать…

Он опустил веки и стал слушать, как актёры пародируют «Комедийный квартет». А в лазарете пахло дешёвыми лекарствами, болью и смертью, и смех казался здесь чуждым и неуместным.

– Ленка! Ленка, горим!

Лена с визгом выскочила из ванной в чём мать родила. К чести Сергея, он не поддался панике, хотя испугаться было от чего.

Горели дневники Божанского. От стола в потолок бил столб ярко-оранжевого пламени; Сергей успел набрать воды в ведро и выплеснуть в огонь, но пожар не унимался, и Лена откуда-то знала, что он не остановится, пока не погибнут тетради. Наверно, если наклониться над колодцем Джаныбая, то можно увидеть на стенах отблески именно этого огня, идущего из невообразимых глубин, о которых лучше не думать.

– Твою мать! – и Сергей вылил на горящие тетради ещё воды. – Да твою же мать!

То ли вода сыграла свою роль, то ли тетради сгорели окончательно, однако пламя потеряло силу, и вскоре о пожаре напоминала только куча пепла на столе да мерзкий запах гари. Сергей стоял, опустив руки, и вид у него был крайне ошарашенный.

– Слушай, мать, – сказал он. – Ты что такое в дом-то притащила?

* * *

– Пожар, значит, – сказал Кириленко.

– Пожар, – кивнула Лена. – Погибли дневники Божанского, мои личные вещи…

– Два магнитофона отечественных, две куртки замшевые импортные, – перебил её Кириленко. – Эта рукопись про сопли с сахаром цела?

– Цела. Я её сбросила на свою флешку и ксерокопии сняла.

Сегодня пепельница Кириленко была пустой и чистой; шеф повозил в ней окурком и сообщил: