Книга Любовь негодяя - Мария Бушуева

То есть, другими словами, я решила успокоить себя — но успокоила только видимую часть своего сознания, а ее невидимая сторона стала подавать мне какие-то смутные сигналы. Сигналы тревоги? Может быть.

Но я вновь не сдалась и, глоток за глотком, отпивая из чашки кофе, решила все-таки расшифровать неясные знаки…

Что беспокоит меня?

— Разрыв (пусть временный, в конечность наших отношений я продолжаю не верить) с Максимом;

— дневник сестры, читать который мне тяжело из-за того, что сестры уже нет;

— квартира, задерживающая меня здесь, в городе, веющем на меня только холодом и печалью;

— и, наконец, всякие мелкие глупости: свет в окнах пустой квартиры, женский голос, отвечающий по телефону и оказавшаяся вдруг на полу, фотография, о которой написала сестра.

Кажется, все… Нет, есть что-то еще…Я стала медитировать, отталкиваясь от слова «тревога», прикрыв глаза и постукивая носком левой ноги: тик-так-тик-так.

Княгиня Хованская!

Встреча с ней усилила мое беспокойство. Почему? Непонятно Приятельница моей матери, отличающаяся от смазливых беспородных личиков, растиражированных сейчас всеми мировыми журналами и телеэкранами, породистой некрасивостью: крупным носом с горбинкой, бесцветными бровями, серо-голубыми глазами в темных ресницах, плохо заметных под очками и чисто русскими низковатыми бедрами, замеченными еще наблюдательным Набоковым. Она приходила к нам довольно часто — и всегда приносила мне детские книжки Ей было уже прилично за сорок и она относилась к маме, как к младшей сестре, но вдруг — я запомнила этот день из-за маминого сильнейшего удивления, выраженного, едва закрылась дверь за Хованской, — оказывается, та вдруг сообщила, что скоро у нее будет ребенок (княгиня была замужем за шофером такси) — и через некоторое время надолго исчезла. А потом мы ходили к ней в гости, мама купила погремушек, взяла серебряную ложечку (их у нас было множество и они терялись с фатальной предрешенностью), вышитую простынку (кажется, мою) — и мы, мама, я и сестра, долго, как мне казалось, плутали по какими-то дворам, пока не вошли в подъезд серого дома, где, этаже на шестом, и нашли княгиню с ее пухлым, страшно симпатичным малышом. Я стала играть с ним, захваченная в плен всеми нежными чувствами, какие только могут быть у шестилетнего существа.

Я сделала последний глоток кофе — и вдруг вспомнила! У княгини сидела ее приятельница — гадалка, раскладывавшая карты. Что она предрекла маме, я не слушала, играя в соседней комнате с грудным карапузом, но, когда мама стала собираться домой и мы с сестрой встали, ожидая ее в дверях, гадалка внезапно просверлила нас черепашьими глазами и произнесла, после каждого слова издавая носом звук, напоминающей всхлип выпи: «Младшая да поберегись старшей, а старшая да поберегись своей тени».

Мама, уже парализованная, несколько раз вспоминала гадание странной женщины, встреченной у Хованской, оказывается, ей она пообещала долгую болезнь. Пыталась мама растюковать и странную фразу, брошенную гадалкой нам с сестрой, даже записала ее в блокнот и старалась найти какие-нибудь литературные аналогии — но ничего у нее не получилось, кроме того, что непонятное предостережение въелось в меня накрепко, как татуировка.

Судя по притчевости оброненного пророчества, женщина была человеком интересным и настоящей гадалкой — хотя мама и посчитала ее полусумасшедшей.

Так вот что встревожило меня — поднявшаяся со дна памяти странная фраза: «Младшая да поберегись старшей, а старшая да поберегись своей тени».

Но разве я, в то время шестилетняя девочка, могла запомнить такое сложное предупреждение?!.

За окном капало. Я смотрела на голые ветки, на воробья, присевшего на одну из них, на окна соседнего дома, на куцее облачко, повисшее над его крышей и думала. Нет, я не стала пытаться растолковать фразу гадалки; я слишком хорошо знала, что подобное открывается подобным (по крайней мере в моей жизни) — и объяснение придет только через такую же странную ассоциацию — может быть, через неожиданный образ или обрывок случайного разговора. Я думала о княгине. И встреча с ней стала казаться мне предостережением. Предостережением — от чего? Это не было мне понятным. Более того, я знала, что начиная воспринимать обычные события в мистическом ключе, я с гладкого, ровного асфальта ступаю на рыхлую и неизвестно куда ведущую дорогу, изменяя своему стремлению к ясности и реалистичности. В доме моего «Я» все предметы расставлены по своим привычным местам, а главное, каждый служит тому, к чему и приспособлен: чайник — кипятит воду, краны эту воду дают, стол позволяет поставить на него чашки, налить в них чай, заваренный в закипевшей воде… А я уже догадалась, что в доме души моей сестры все не так — и каждый предмет, кроме привычных обязанностей, наделен еще и какими-то мифологическими свойствами: чайник может встать так, а может иначе — и положение его не будет просто легким изменением в бытовом пространстве, но особым языком, на котором говорит сама суть предмета с глубинным оком твоей души…

Именно сейчас, здесь, в квартире моего детства, я обязана сказать себе: встреча с княгиней не значит ровным счетом н и ч е г о. Иначе границы миров — моего и сестры с о в м е с т я т с я — и… Дальше простирается неизвестность. Но эта неизвестность пугает — значит, следует вовремя остановиться. Встреча с княгиней ничего не означает: она увидела рассеянную покупательницу, может быть (и скорее всего) и не собирающуюся ничего покупать — и быстро, по-купечески, решила всучить ей малоспрашиваемую книжонку. Что, кстати, она мне подсунула?

Я прошла в прихожую и достала из сумки книгу в темно-зеленой обложке. В прихожей было темно, я вернулась в комнату и посмотрела название: «Роковая любовь». Понятно, дешевый роман. Такую литературу я не читаю. Бросив книгу на полку, я сразу же забыла о ней. И повеселела. Продавщица книг могла оказаться и незнакомой — и так же точно сбагрить мне дешевую книжонку. И в самом деле, встреча эта ничего не означает…

Я вздрогнула, потому что зазвонил телефон. Брать или не брать трубку? Я все-таки трубку сняла — молчание, а потом короткие гудки.

…н и ч е г о, к р о м е п р е д о с т е р е ж е н и я.

Неожиданная сильнейшая слабость заставила меня вновь упасть в кресло.

25

Он так и предполагал, что после смерти тещи все начнет разваливаться, но темпы, темпы! — он думал, все произойдет значительно медленнее. Сначала заболел Родион — оказалась пневмония — Марта просидела у его постели несколько ночей — наконец, как-то разбудила Филиппова в пять утра и шепотом сказала ему, что ей совершенно ясен тот, старый ее сон о мухе в палате у больной матери, — это злая медсестра сделала ей смертельный укол — и может быть, все было бы иначе, маму в конце концов уговорили бы согласиться на операцию и она осталась бы жива.

— Марта, пойми, никому не нужно было убивать Ирму Оттовну, — уговаривал он, — ты переутомилась, ты почти не спишь, ты слишком много пережила за последние полгода…

— Старуха просто садистка, — упорствовала Марта — и на щеках ее пылали лихорадочные круги, — такие иногда попадают в медицину!