Книга Амандина - Марлена де Блази

Франция вне игры, я вынуждена любоваться на театрализованное представление ее похорон. Между тем там Анжелика. И где-то там малышка? Действительно ли она жива? Где она? Что случится с нею теперь? Сколько это длилось? Десять месяцев? Их оказалось достаточно, чтобы поставить франков на колени? Нытье. Хайль Гитлер.

Французы массово побегут бог знает куда. Женский монастырь будет реквизирован? Куда они пойдут? Я свяжусь с Монпелье, я поеду в Монпелье, надо лично убедиться, да, Дитмар может мне помочь. Я должна рассказать ему, я расскажу сегодня вечером. Нет, о чем я думаю? Подвергать опасности тщательно выстроенную семейную жизнь Анжелики? Я должна помнить, кто она, кем она, возможно, стала бы, если бы я не защитила ее. Ах, какая я благородная мать. Настолько же благородная, насколько эгоистичная. О чем это я думала тем утром, на службе в костеле? К каким выводам пришла? Мои грехи вытекают не из материнской преданности, а из гордости. По крайней мере себе я все еще в состоянии сказать правду.

Валенская стояла у флагштока, обняв его одной рукой и откинув назад голову. Она пыталась представить себе девочку, которой исполнилось девять лет меньше чем два месяца назад. Ее отвлек шум. Кажется, фейерверк. О, эти мальчики все продумали. Второй взрыв, третий. Пение оборвалось, потом тишина, уже совсем другие крики, и единственный голос над площадью. Что он говорит? Да здравствует Польша. Немцы покидали площадь; она тоже побежала бы, но ноги как будто налиты свинцом. Она чувствовала слабость. Мне не хватает воздуха, слишком много людей, слишком жарко, шок от новостей, да, необходимо вернуться домой и ждать Дитмара в саду. Он уже должен спуститься, конечно, он ждет меня. Она соскользнула вдоль флагштока, все еще цепляясь за него и пытаясь освободить другую руку от шали. Что это такое теплое, влажное, это из меня? Из моей головы? Где он только что поцеловал меня? Графиня засмеялась, легко и тихо. Ах, вот как это происходит? Она подумала об Антонии. Она подумала о ребенке. Она упала. Мужчины, жившие в ее доме, бежали к ней. Подняли на руки, другие расчищали дорогу, и понесли к черному ходу дворца.

Думая, что графиня последовала его примеру и пошла переодеваться к ужину, полковник играл на фортепьяно, ожидая ее.

— Перенесите ее в комнату. Свяжитесь с медиками, скажите им, что я нуждаюсь в их помощи.

— Полковник, там, там… Раненые… хаос, бомбы, сопротивление…

— Оставьте нас.

Полковник Дитмар фон Караян встал на колени у кровати графини. Теперь он мог оценить степень повреждений. Все понял. Он обнял ее, шепча нежные слова, прижал край простыни к ране и молился. Она открыла глаза.

— Вы слышите меня?

Ее голос доносился как будто бы издалека.

Он положил ей голову на грудь.

— Я прошу вас… Моя дочь…

— Ваша дочь будет в безопасности…

— Вы должны сказать моей дочери. Ребенок не умер, ребенок не умер. Я оставила ее там с… Она не умерла. Я отдала кулон, ожерелье Анжелики. Ребенок не умер. Скажите ей. Вы должны сказать ей.

Глава 25

С прискорбием я сообщаю Вам о скоропостижной смерти Вашей матери вечером 22 июня, в результате ран, полученных во время теракта на Рыночной площади, за который взяла на себя ответственность Армия Крайова. Возмездие грядет. Осмелюсь советовать Вам не ехать в Краков, пока ситуация не нормализуется. Но есть вопрос, не терпящий отлагательств, о котором я должен переговорить с Вами. Прошу ожидать моего прибытия

в Париж в течение следующих двадцати четырех часов. Ситуация не терпит проволочек.

Искренне Ваш,

Дитмар фон Караян

Если горничная стучит в вашу дверь на рассвете и молча протягивает вам телеграмму, в то время как вы еще не можете отойти от сна, бесспорно, это Анжелика понимала, в ней могут быть только новости о смерти Януша.

Она бросила нераспечатанную телеграмму, спрыгнула с кровати, схватила горничную за плечи и закричала:

— Я же пыталась отговорить его! Я пыталась, Баська. Я просила его подождать. Януш, Януш. Откройте это, Баська. Откройте за меня, пожалуйста. Я не могу, я не могу сама.

Шок, неверие, острое желание отсрочки. И затем новый ужас. Не Януш. Януш не мертв. Это — Matka. Matka мертва. Моя мать мертва. Как же это может быть?

За прошлые месяцы Валенская часто писала Анжелике о полковнике. О нем и его окружении, об их мирном сосуществовании во дворце. Тем не менее была какая-то неправильность, странность в том, что именно полковник Вермахта сообщил ей о смерти матери. Акция польского сопротивления. Телеграмма, написанная на французском языке. Возможно, это неправда, своего рода уловка, злая шутка, но зачем?

Анжелика послала сообщение Янушу в полк, попросила взять отпуск и приехать. Она шагала по комнатам, лелея абсурдную мечту, что он приедет и все закончится, поскольку ее мать не может умереть. Валенская-Чарторыйская, несокрушимая графиня Чарторыйская, moja piekna matka, моя красивая мать, кто угодно, но только не она.

Был поздний вечер 26 июня, когда консьерж позвонил, чтобы сообщить, что полковник Дитмар фон Караян ожидает в холле.

— Княгиня, прошу прощения, что прибыл практически без уведомления, но путешествия в наши дни не дают возможности соблюдать правила приличия…

Полковник поклонился, поцеловал Анжелике руку и посмотрел ей прямо в глаза.

— Я также надеюсь, княгиня, что вы простите мне мою самонадеянность, если я скажу, что ваше горе — и мое горе.

— Моя мать часто писала о вас. Она хорошо отзывалась…

Анжелика, прежде чем выйти, успела лишь завернуться в халат мужа и сейчас бы предпочла одеться, обуться, сделать что-нибудь с волосами и опухшими глазами. А он хорош собой, вне зависимости от того, что его сюда привело, подумала она.

— Простите, у меня сейчас нет сил выслушивать подробности произошедшего, того, чему вы были свидетелем. Я связалась по телефону с епископом Матеушем…

— Я приехал не за этим. Вы не готовы слушать, княгиня, а я тем более не готов рассказывать. Я здесь только затем, чтобы передать вам последние слова вашей матери, она просила меня об этом.

— Меня зовут Анжелика. Моя мать просила что-то передать мне? Она успела рассказать вам о чем-то тем вечером?

— Вот ее последние слова…

Анжелика судорожно схватилась за подлокотник обитого малиновой парчой стула.

— Прошу вас, продолжайте.

Слово за словом, полковник повторил признание графини. Он как будто бы наяву слышал голос Валенской.

Анжелика обратилась в камень. Потом начала медленно раскачиваться на стуле. С опущенной головой, закрытыми глазами. Она плакала. Но не потому, что оплакивала свою мать и ей не надо было оплакивать мужа, она впервые плакала как женщина, сердце которой болит из-за ребенка.

Полковник призвал консьержа, чтобы тот помог отправить княгиню наверх. Прибежала горничная, и, поскольку они уходили, полковник коснулся плеча Анжелики и кивнул ей в знак прощания.