Книга Теряя сына. Испорченное детство - Сюзанна Камата

Несмотря на нетерпение, из самолета я выхожу последней. Сомнение пригвождает меня к креслу. Что, если я потеряла для него физическую привлекательность? И еще я боялась показать свое волнение. Когда проход освободился, я потянулась, взяла сумки и сошла с самолета.

Вижу его почти сразу. Он стоит, прислонившись к стене. Несмотря на то что он загорел до черноты, он все равно самый светлокожий человек в этом аэропорту. На нем шорты цвета хаки «Л. Л. Бин» и футболка из «Хард-рок-кафе». Почти десять лет прошло, а стиль его одежды не изменился. Волосы слегка поредели, на лице очки в металлической оправе – это что-то новенькое, – но он по-прежнему худощав.

Увидев меня, он улыбается, идет навстречу. Мы обнимаемся.

– Привет, красотка! Как дела?

Честным ответом было бы «не так уж и хорошо», но я улыбаюсь и киваю. Все, дескать, в ажуре. Мы направляемся к пункту выдачи багажа. Он идет быстро, я стараюсь не отставать. Вслушиваюсь в обрывки фраз: «… прямо на пляже… очуметь можно… чертовы каннибалы… в голове не укладывается…»

У меня ощущение, что я провалилась в прошлое. Как будто не было этих лет обиды, возмущения, бессонных ночей, вопросов «а что, если?». Мы снова общаемся как близкие друзья, и я не понимаю, как рассказать ему свою печальную историю. Возможно, подходящий момент никогда не появится.

Мы забираем мой чемодан и доску для серфинга.

– А это что такое? – Филипп секунду глядит на доску, затем пускается в разглагольствования о чумовой группе, на концерт которой он ходил на прошлой неделе. Мне не удается рассказать ему о том, как серфинг спасает мою жизнь.

На улице жарко. Город внизу затянут смогом. Воняет выхлопными газами. Я немедленно покрываюсь потом.

Филипп кладет мои сумки в багажник своей машины. Я как бы случайно касаюсь его, проверяя реакцию. По телу бегут мурашки. Под ложечкой возникает знакомое ощущение. Это хорошо. Значит, все по-прежнему. Я уже представляю нас в постели, без одежды.

Над Явой идет дождь. Крупные капли шлепаются в воду рисовых полей, барабанят по крыше машины, разбиваются о ветровое стекло, стекают вниз, подгоняемые дворниками. Сквозь серую завесу проступают вулканы. На переднем плане, словно предгорья, высятся небоскребы.

Говорят, на Токусиме кошмарные водители, но такого дорожного беспредела, как здесь, я не видела нигде. Обгонять можно, только написав завещание. Дистанцию никто не соблюдает.

Филипп перестраивается из ряда в ряд, ловко объезжает бродяг, которые, кажется, просто мечтают размазаться по его блестящему синему капоту, и бэтджеки – трехколесные педальные экипажи, которые сохранились здесь со времен Сухарто и до сих пор позволяют туристам почувствовать колониальный колорит.

Филипп едва не задевает очередного бэтджека и качает головой:

– Эти безумцы…

Видимо, годы, проведенные в странах третьего мира, научили его хладнокровию.

Город весь серый от дождя, и я вздыхаю с облегчением, оказавшись в квартире Филиппа, выдержанной в неярких розовых и лиловых тонах. Я дала щедрые чаевые швейцару, на что Филипп вскинул брови. А ведь он не знает, что мне впору самой идти с протянутой рукой.

Он бросает ключи на стол и снимает мокрую футболку. Он по-прежнему худой и жилистый. Он поднимает руки, и я могу пересчитать его ребра. Могу, но не считаю. Мой взгляд скользит по волосяной дорожке, идущей вниз от пупка и исчезающей в его шортах.

– Выпьешь чего-нибудь?

Было бы невежливо отказаться.

– Почему бы и нет. Стакан вина, если можно.

Он достает бутылку из холодильника, (холодильник американский, работает едва слышно), находит два бокала. Бутылка открывается без всяких проблем. Ни капли мимо, в обоих бокалах вина поровну. Наверное, у Филиппа большой опыт.

Протягивая руку за бокалом, замечаю, что она дрожит. Любуюсь прекрасным цветом вина.

Филипп поднимает бокал, потирает подбородок и говорит:

– Ну, за встречу!

Мы чокаемся. Настоящий хрусталь. Вино на вкус – дым и цветы. Пальцы ног начали гореть, но, несмотря на напряжение, я держу себя в руках.

Мы устраиваемся на уютном кожаном диване, между нами – сантиметров пятнадцать. Он притопывает ногой. Мне хочется положить руку ему на колено, чтобы он перестал.

Вдруг он вскакивает как ужаленный – забыл включить музыку, – и комнату заполнил звук виолончели, самого печального в мире музыкального инструмента. Поставив компакт-диск, он подходит к окну и отодвигает штору.

– Знаешь, – говорит он, глядя на дождь, – я очень рад, что ты приехала.

Мне хочется встать и обнять его сзади, но я подавляю этот порыв и говорю:

– Как твоя семья?

– Нуала рассталась с Ником. Я тебе не писал об этом?

– Нет. – Я помню, как восхищалась этой парой и завидовала им.

– Да. Нуала решила, что ей нужно «найти себя». Уехала в Калифорнию, бросив Ника с пятью детьми.

У меня голова идет кругом. Такое чувство, будто сейчас стошнит. Я допиваю вино и наливаю еще.

– Как она могла так поступить?

Мне кажется, что я это только думаю, а не говорю, но Филипп оборачивается:

– Не знаю. Но у меня семейка – настоящие лемминги! У них одно мнение на всех, и они поддержали ее. Сказали, она поступила правильно. – Он качает головой.

Я больше не могу слушать.

– Я потеряла Кея, – говорю, опустив голову.

– Что?

– У меня был сын, – слова даются мне с большим трудом, – и я его потеряла.

Я начинаю рыдать, и слезы льются как тропический дождь. Мой бокал опять полон. Филипп похлопывает меня по спине: «Эй, эй, все хорошо, все уже хорошо», как будто я проснулась от кошмара. По лицу текут слезы, сопли. Глаза щиплет. Вся моя тщательно распланированная процедура соблазнения летит ко всем чертям.

Он целует меня. Мне легче переспать с ним, чем рассказать, что со мной произошло.

В Джакарте утро, в квартире вкусно пахнет кофе. Суматранским, конечно. Я возлежу на кровати, на которой уместились бы четверо. На ковре разбросаны подушки с этническим узором. В остальном комната безукоризненна.

На комоде шеренга фотографий в рамках: Нуала, мать Филиппа, папа-доктор, близнецы. Друзей на этом алтаре нет. Друзья – это хорошо, но семья – это семья.

Никаких свидетельств прошлых отношений или одноразовых интрижек: ни забытого на дверце шкафа белья, ни серег под кроватью, – только мой чемодан на ковре, грозящий растерять свое содержимое.

Ковер такой толстый, что на нем остаются отпечатки ног. Я сдергиваю со спинки стула халат и выхожу в кухню.

– Доброе утро! – Филипп пригнул голову и выглядывает из-под нависающей над плитой вытяжки. Он возится со сковородой, готовит омлет. – Хорошо спалось?