Книга Баблия. Книга о бабле и Боге - Александр Староверов

Антуан замолчал. Алику стало стыдно. Ведь хороший же парень, а он его вот так страдать заставил. Сам создал и сам заставил. Из-за своей несдержанности, из-за какого-то тупого быдла в караоке. Принять эту мысль Алик не мог и поэтому разозлился: «Твою мать, ну кто это все выдумал, какая свинья гадская?! Я бог, у меня чувство вины. Он не бог – у него тоже чувство вины. Я в Москве неизвестно кто, но и там у меня чувство вины. Перед женой, перед детьми, перед бабами, пред всеми. Если окажусь на необитаемом острове, то и там будет это чувство, уверен. Найдется перед кем. У всех нормальных людей оно есть. И это отличает их от ненормальных. А может, ну ее к черту нормальность такую? Может, лучше ненормальным быть?»

Взбесившись, что просто разобраться с проблемами не получилось, Алик сердито посмотрел на Антуана и утрированно грубо прорычал:

– А ты на жалость-то не дави. Трудно меня разжалобить. Многие тут до тебя пытались. Не вышло только ни у кого. Что ты вообще можешь обо мне понимать? Я сам до конца себя не понимаю. Непостижим я, понял? Повторяю для дебилов по слогам: не-по-сти-жим.

– Прости меня, Господи. Ты спросил – я ответил. Хочешь – убей, хочешь – жить оставь, мне уже все равно.

«Чего я на парня наезжаю, – снова устыдившись, подумал Алик. – Ему и так, бедняге, досталось. По моей, между прочим, вине. Правильно жена говорит, люблю я злость на слабых срывать. Ну не прокатила одна идея, прокатит другая. Я вообще сюда отдыхать прибыл от проблем своих. Да и парень явно нуждается в реанимационной терапии. Зажечь мне надо. Так зажечь, как никогда не зажигал. С божественным размахом. И Антуана с собой возьму для реабилитации.

– Ладно, не дуйся. Планы у меня на тебя большие. Подумай головой, зачем я тебя воскресил?

– Не знаю, Господи.

– Узнаешь, всему свое время. Жизнь ты видел, смерть тоже. А вот грешил ли ты?

– Грешен я, Господи, перед тобой, перед собой и перед людьми грешен.

– Дружище, если ты имеешь в виду мелкий шухер-махер у себя в страховой и жесткий петинг в жопу с пьяной бухгалтершей на корпоративе, то это не грехи, а так, грешочки, грехотулечки, можно сказать.

– Я у тебя смерти просил для человека, для аудитора. Помнишь?

– Да, на склероз пока не жалуюсь. Но ведь это же не действия, это мысль. Были и другие наверняка мыслишки. Были, а? Давай, колись быстро.

Антуан покраснел, потупил глаза и как подросток, пойманный за нехорошим, но естественным занятием, обиженно засопел.

– Азохен  вей, да знаю я все. – сказал Алик. – Не надо сопеть так смущенно. Чего там у тебя? Cекс с лесбиянками, ЛСД закинуться, латентная гомосексуальность, старшеклассницу в гольфиках, с чупа-чупсом трахнуть? Стандартный набор интеллигентного мальчика. Я ничего не упустил?

– Еще девственницы у меня никогда не было, – еле слышно прошептал Антуан.

– Как же я мог забыть! Конечно, девственница, символ чистоты и непорочности, фетиш, можно сказать. Хотя постой, старшеклассницы у вас разве не…

– …

– Понял. Хотя и не ожидал. Быстро у вас прогресс происходит. Мне, старику, и не поспеть. Ну что… осталась не раскрыта тема инцеста и жесткой педофилии. Ты как сам-то, детей любишь?

– Нет, нет! – возмущенно замотал головой обалдевший парень.

– Значит, по инцесту. Мамочку обожаешь, значит.

Антуан аж задохнулся, слов ему явно не хватало.

– Ладно, ладно, верю, – успокоил его Алик. – Сам тебя делал. Ты же среднеклассик все-таки, а не сырьесранец какой-нибудь. Только вот смотри, что получается. Смерти для человека ты у меня просил? Просил. О гомосеках думал? Думал. Школьниц трахать хотел? Хотел. О наркотиках мечтал? Мечтал. И при этом тебе еще символ чистоты и непорочности подавай, и его опоганить хочешь? К тому же ты не любишь детей и маму.

– Что?

– Хорошо, последнее, положим, шутка, но все остальное-то – правда. И ты еще смеешь спрашивать, зачем я тебя воскресил, о тюрьме и воздухе свободы что-то лепечешь, упреки бросаешь?

– Прости, Господи, грешен я перед тобой. Убей меня, смерти я заслуживаю, – совсем расклеился Антуан.

«Зачем я его чморю? – удивился сам себе Алик. – На автопилоте? Ведь это же я хотел зажечь. Это я такой. А он всего лишь мое отражение. Тогда зачем? А из-за понтов. Не по статусу богу растлением своих детей заниматься. Смешно. Я думаю: как выгляжу в его глазах? Очень смешно. А еще привык я всем чувство вины внушать, поскольку самому стыдно. Пусть ему тоже стыдно будет. И мне, глядишь, полегче станет…»

– Это хорошо, Антуан, что ты все понял. Но убивать я тебя не буду. По-другому я решил с тобой обойтись.

– Я ко всему готов, все приму от тебя, Господи.

– Вот и отлично, значит, будем осуществлять.

– Я не понимаю, что осуществлять?

– Да мечты твои идиотские. Школьницы, наркотики, пидорасы, девственницы и тому подобную лабудень твою.

– Зачем, Господи?! – глаза Антуана округлились, Алику даже почудилось, что он слышит хруст в его голове.

– Опять? Опять сомнения? – театрально разъярился он. – Верить не можешь, силенок не хватает? Я же говорил, что у меня на тебя особые планы. Жизнь ты видел, смерть тоже. Пришло время греха. Воспринимай это как курс молодого бойца. Спецподготовка к особому заданию. Вопросы еще есть?

– Последний, Господи. А что такое «азохенвэй»?

Вопрос поставил Алика в тупик. Объяснить старинное еврейское выражение было сложно. Слишком многое тогда пришлось бы объяснять.

– Вот в конце спецподготовки и узнаешь. Когда экзамены сдашь. А сейчас… Крибле, крабле, бомс! Мечты сбываются! Запретный плод уже на столе. Кушать подано…

Оттянуться, как было задумано, не удалось. По крайней мере Алику. Ну, бабы… Одна, две, восемьсот пятьдесят четыре. Баб, между прочим, и в Москве Алику хватало. С избытком даже. Школьницы с чупа-чупсом вообще бесили. Особенно чупа-чупс раздражал. Он чувствовал себя старым дебилом, впавшим в маразм. Наркотики не вштыривали. Он и без наркотиков мог представить себе такой глюк, что наркотики, увидев этот глюк, испугались бы и убежали. Статус бога отравлял все удовольствия. Только соберешься устроить какое-нибудь грязное запретное свинство, представишь его, обсмакуешь, возрадуешься, как сразу же становится скучно. Типа уже все испытал – и свинство, и чувство гадливости после свинства. Приход, отходняк и покаяние. Многия знания – многия печали. А знания у Алика в этом мире были все.

Антуану повезло больше. Он наслаждался запретными плодами, как голодающий негр гуманитарной помощью. Искренне и неподдельно. Школьницы вызывали у него трепет, чупа-чупсы восхищение. Алик даже и не предполагал, что такие удивительные вещи можно с чупа-чупсом творить. Когда Антуан расправился с первой девственницей, он бухнулся в ноги Алику. Опять стал целовать его ботинки и со слезами счастья на глазах бормотать:

– Слава тебе, Господи, я был там. Я был там первый. Там не было никого раньше. Только я, первый… О! Господи…