Книга Спросите у пыли - Джон Фанте

Когда мы проснулись, нас обоих мутило. Твоя опухшая губа раздулась до невероятных размеров, а синяк под глазом стал зеленым. Ты встала, пошатываясь подошла к раковине и стала умываться. Сквозь плеск воды я слышал твои стоны. Я подсматривал, как ты одевалась. Я ощутил на лбу твой прощальный поцелуй, и меня чуть не стошнило. Затем ты вылезла в окно, и я слышал, как побрела ты по склону, как трава шуршала и мелкие веточки трещали под твоими нетвердыми шагами.

Я пытаюсь восстановить всю хронологию тех событий. Дни почти не отличались друг от друга, будь то зима, весна или лето. Ели бы не ночь, спасибо темноте, мы бы не замечали, что один день закончился и начался другой. Я написал 240 страниц, и финал был не за горами. Жизнь протекала плавно и спокойно. Но вот будет закончен роман, рукопись отправится к Хэкмуту, и тогда тра-ла-ла, начнутся муки и страдания.

Это произошло в тот раз, когда мы ездили на Терминал, Камилла и я. Терминал — искусственный остров, этакий длинный земляной палец, указывающий на Каталину. Сплошные консервные фабрики, запах рыбы, грязно-коричневые строения, японцы, белый песок, исчерченный широкими мостовыми и японские детишки, играющие в футбол. Камилла была раздражена, последнее время она слишком много пила, и ее глаза остекленели. Мы оставили машину на обочине и пошли на пляж. Берег был каменистый, расщелины кишели крабами, крабы были повсюду. Но они переживали не лучшие времена, потому что за ними охотились чайки. Эти наглые птицы галдели и дрались между собой. Мы сели на песок и стали наблюдать за сварой. Камилла сказала, что они прекрасны, эти чайки.

— Ненавижу их, — возразил я.

— Ты! — вспыхнула Камилла. — Ты все ненавидишь!

— Да ты посмотри на них, — попытался объясниться я. — Чего они привязались к этим бедным крабам? Крабы их не трогают. Так какого черта они с ними так поступают?

— Крабы, — поморщилась Камилла, — брр…

— А я презираю чаек, они жрут все подряд, и чем дохлее добыча, тем для них лучше.

— О Господи, смени пластинку! Вечно ты все испоганишь. Какая тебе разница, что они едят?

Неподалеку стайка детишек-японцев играла в футбол. Им было не больше двенадцати. Один очень здорово бросал мяч. Я повернулся к морю спиной и стал следить за игрой. Парнишка метнул мяч почти через все поле прямо в руки игроку своей команды. Я даже привстал от удивления.

— Смотри на море, ты, писатель, — позвала Камилла. — Ты же должен восхищаться красивыми вещами.

— Парень сделал красивый пас.

— Я часто приходила сюда раньше. Почти каждую ночь.

Я глянул на нее. Опухоль с губы почти спала, но синяк все еще не сошел.

— A-а, с другим писателем, — усмехнулся я. — С по-настоящему великим мастером, с гениальным Сэмми.

— Ему нравилось здесь.

— Он действительно непревзойденный специалист. А этот пейзаж, который он написал у тебя под левым глазом, просто шедевр.

— Он, по крайней мере, не выплескивал свое говно наружу, как ты, по любому поводу. Он знал, когда следует помолчать.

— Чушь.

Между нами назревала ссора. Я решил не усугублять, встал и пошел к пацанам. Она окликнула меня и спросила, куда это я направился.

— Поиграю в футбол, — сообщил я.

Она была оскорблена.

— С ними? С этими япошками?

Я побрел дальше.

— Не забывай, что с тобой случилось тогда ночью! — прокричала она вслед.

Я повернулся.

— Когда?

— А вспомни, как ты возвращался домой пешком.

— Мне понравилось. Автобусом безопаснее, чем с тобой.

Пацаны не взяли меня в свою игру, потому что у них было поровну игроков в каждой команде, но они разрешили мне судить матч. Потом команда, за которую играл парень с великолепной подачей, настолько оторвалась вперед, что проигрывающей команде просто необходима была замена. И я стал играть за неудачников. В нашей команде каждый хотел быть нападающим, отсюда творилась полная неразбериха. Меня поставили играть в центре. Я ненавидел это место, потому что плохо принимал пасы. В конце концов капитан нашей команды осведомился, как у меня с броском, и отправил играть в защиту на заднее поле. Я выполнил бросок, и все пошло здорово после этого. Камилла уехала почти сразу, как я ушел. Мы бились до темноты. Наша команда все же проиграла, но счет был не разгромный. До Лос-Анджелеса я добрался на автобусе.

Давать себе зарок больше не видится с Камиллой было бессмысленно. Два дня от нее не было ни духу ни слуха. В ночь на третий день, после того как она бросила меня на острове, я пошел в кино. Где-то возле полуночи я вернулся в отель и поднялся по старой лестнице в свою комнату. Дверь оказалась закрытой, изнутри. Я стал крутить дверную ручку и услышал ее голос:

— Сейчас, подожди минутку. Это я, Артуро.

Долгая это была минутка, раз в пять длиннее обычной. Я слышал, как она металась по комнате, хлопнула дверкой шкафа, открыла окно. Пришлось снова потеребить ручку двери. Она отворила и застыла предо мной, грудь ее волновалась, в глазах металось черное пламя, щеки горели, казалось, все ее существо переполняет живительная радость. Я даже испугался таким разительным переменам. Ресницы ее подрагивали, глаза то широко раскрывались, то закрывались. С губ не сходила игривая улыбка, обнажая крепкие зубы, плавающие в густой пузырящейся слюне.

— В чем дело? — брякнул я.

Камилла обняла меня и страстно поцеловала. Но я знал, что это неискренне. Этим всплеском нежности она преграждала мне вход. Пытаясь что-то скрыть, она не впускала меня в собственную комнату. Выглядывая из-за ее плеча, я осмотрел свое жилище. Кровать была разворошена, подушка смята, на спинке стула висел ее плащ, комод усеян гребенками, заколками и шпильками. Но все вроде бы было на месте, кроме двух маленьких красных ковриков возле кровати. Коврики находились не там, где обычно, для меня это было очевидно, потому что я всегда заботился о том, чтобы они лежали на нужном месте и утром, когда я вставал с кровати, мои ноги попадали на их мягкую поверхность.

Я отстранил Камиллу, шагнул в комнату и посмотрел на шкаф. Она всполошилась и, задыхаясь, бросилась к шкафу, загородила собой дверцу и даже выставила для защиты руки.

— Не открывай, Артуро, — взмолилась она. — Пожалуйста!

— Да какого черта ты тут делала?

Она вся дрожала, часто облизывала губы, глаза ее наполнились слезами, она и плакала и улыбалась одновременно.

— Я потом расскажу тебе, — твердила она, — только ты ничего не делай сейчас, Артуро. Не надо. Ох, пожалуйста, не надо!

— Кто там?

— Никого! — сорвалась она на крик. — Ни души! Это совсем не то, Артуро. Здесь никого нет, только ты все равно не открывай шкаф. Прошу, не сейчас. Ну, пожалуйста!

Она бросилась ко мне, почти накинулась, заключила в объятия, защищая таким образом дверцу шкафа от моих посягательств. Раскрыв рот, она поцеловала меня со специфическим пылом, это была горячая холодность, чувственное безразличие. Не нравилось мне все это. Получалось так, что одна ее часть предавала и выставляла на показ другую, чтобы скрыться самой. Я сел на кровать, она продолжала стоять между мной и шкафом. Бедная Камилла, она так старалась скрыть свое возбуждение, ну, как пьяный пытается показаться трезвым, но возбуждение было так очевидно, его невозможно было не заметить.