Книга Смерть героя - Ричард Олдингтон

Мы должны бы обратить церкви в храмы Венеры и поставить памятник Хэвлоку Эллису, Геркулесу морали, которому хоть в какой-то мере удалось очистить новые Авгиевы конюшни – ум белого человека…

Под благотворным влиянием Киприды они все говорили, говорили без конца. Они уже перешли на Христа и христианство – этот вечный pons asinorumюношеских споров.

– А по-моему, Христос изумителен, – говорила Элизабет с таким видом, точно совершила некое открытие. – Ведь он ни капельки не считался с общественными ценностями, для него важен был только человек сам по себе. Подумайте, какая нелепость: прикрываясь его именем, церковь на каждом шагу навязывает нам свою власть, а ведь вся его жизнь и его учение направлены против этого! И потом, мне нравится, что он водил дружбу с рыбаками и проститутками.

– Христос – богема? А вы заметили, что он настоящий Протей? Каждый толкует исторического Христа на свой лад. Он соединяет в себе великое множество богов. Попытайтесь-ка открыть подлинного исторического Иисуса! Вы будете снимать покров за покровом, и в конце концов окажется, что под самым последним просто-напросто ничего нет! Но при всем том вы правы. Христос – очень симпатичная личность. Чего я не выношу, – это христианства, оно сильно навредило Европе. Не выношу эту оценку добра и зла, эту нетерпимость, ненависть к жизни, ведь оно поклоняется богу измученному, истерзанному, умирающему! Мне противен этот культ самопожертвования и сексуальные извращения – садизм, мазохизм, целомудрие…

Элизабет засмеялась, немного шокированная:

– Ну, вы уж слишком увлеклись!

– Вовсе нет. Я все это могу доказать, только придется потратить много времени, вам, пожалуй, надоест. Вспомните жития святой Екатерины Сиенской, святого Себастьянаи всех бесчисленных мучеников, посмотрите, как изображает их искусство, и скажите сами, каким инстинктам отвечает их культ и их изображение.

– В вас говорят протестантские предрассудки.

– Мне многое ненавистно в протестантстве, взять хотя бы его сухость и ограниченность, зато оно честно. И мы многим ему обязаны. Ведь именно потому, что обилие религиозных сект было такой помехой в жизни общества, Голландия и Англия восстановили веротерпимость, которая исчезла, когда восторжествовало христианство. Конечно, эта терпимость неполная, ведь христиане по сути своей остаются гонителями, они на тысячи ладов изводят и мучают всякого, кто с ними не согласен или просто равнодушен к их учению. Отсюда крайний пуританизм английских рационалистов – своего рода самозащита. Но все же кое-что достигнуто. Ведь живи я в минувшие века – за то, что я вам сейчас наговорил, меня посадили бы за решетку, пытали и скорее всего казнили бы, и вы сочли бы меня исчадием ада. А теперь всякая так называемая истина, мораль или верование, которые надо утверждать при помощи пыток или защищать при помощи софизмов, тем самым обрекают себя на провал.

Когда еще за женщиной так своеобразно ухаживали! Но Джордж оседлал одного из любимейших своих коньков и теперь мчался во весь дух, поднимая тучи словесной пыли. Практическая Элизабет остановила его:

– Где вы живете?

– На Грик-стрит. У меня большая комната – и для мольберта есть место, и света хватает. А вы где живете?

– В Хэмпстеде. Ужасная дыра, и полно старых дев. Но я готова жить где угодно, лишь бы не дома. Против папы я ничего не имею, но мама… Когда я приезжаю домой, она доводит меня до ужасного состояния, я чувствую, что умру, если не сбегу сию же минуту.

– Я рад, что вы терпеть не можете своих родителей, по крайней мере, мать. Очень важно не закрывать глаза на такую неприязнь, ведь в конце концов она вполне естественна. Почти все животные не выносят своих детенышей, когда те становятся взрослыми. Помню, я часто наблюдал, как молодые малиновки забивают насмерть своего отца, и думал, что это очень правильно. Но людям надо бы уничтожать матерей. Мужчины иногда все-таки оставляют друг друга в покое.

– Ну, тут отчасти виновата эта ужасная жизнь, ограниченная пресловутым домашним очагом. Бедные женщины просто не могут иначе. Им навязан этот самый очаг, и никуда от него не денешься.

– Ошибаетесь. Наверно, женщины сами без него жить не могут. Просто поразительно, до чего люди трусливы, все панически боятся жизни. Это уловка правительств, узаконенное мошенничество, – Джордж снова оседлал своего конька. – Всякое государство построено на том, что мужчина обязан содержать своих детей и женщину, которая производит их на свет. Государству по разным причинам нужны дети, нужны все новые и новые «граждане». Государство эксплуатирует любовь мужчины к женщине и его нежность к ее детям, – причем даже она сама не всегда знает, он ли отец этим детям. И вот женщину учат твердить одно: «Будь осторожен, будь осмотрителен, никого не задевай, помни, твой первый долг – обеспечить меня и детей, ты обязан нас прокормить, так смотри же, будь осторожен!» А в результате бедняга муж очень скоро присоединяется к бесчисленней армии добропорядочных буржуа – обладателей загородного домика и сезонного билета.

– Почему вы так кипите благородным негодованием? – засмеялась Элизабет.

– Я не киплю. Просто я почти все время живу один. Я много думаю о разных разностях, но мне почти никогда не случается с кем-нибудь поговорить. У большинства моих блестящих знакомых, вроде того же Апджона, главная тема разговора – их собственная персона, ни о чем другом с ними не побеседуешь. А мои не 6лестящие знакомые только возмущаются и укоризненно качают головами. Для них я – неисправимый грешник и пропащая душа, – как же, читаю Бодлера! Вы заметили, британский буржуа суеверно боится всего «галльского», он убежден, что от французов исходит одна только похоть и разврат. Сколько я ни старался втолковать им, что поэзия Бодлера прекрасна и куда более одухотворена и «возвышенна», говоря их же паршивым ханжеским языком, чем весь этот трижды проклятый вздор в духе баптистов, нонконформистови Армии спасения…

Но Джорджу так и не довелось закончить свою обвинительную речь, потому что к ним подошла кроткая миссис Шобб.

– Простите, что я вас прерываю, мистер Уинтерборн. Элизабет, милочка, вы знаете, который час? Боюсь, как бы вы не пропустили последний автобус, я ведь обещала вашей милой матушке за вами присмотреть…

Тут Джордж и Элизабет с удивлением и даже с некоторым смущением увидели, что студия почти опустела. Гости разошлись, а они и не заметили этого, увлекшись изучением друг друга. Разумеется, в таких случаях важно не то, что говорится, но то, что остается не сказанным. Разговор – это просто «видимость», распусканье павлиньего хвоста, своего рода щупальца, осторожно ведущее разведку. Влюбленные подобны зеркалам – каждый восторженно созерцает в другом собственное отражение. Как сладостны первые проблески узнавания!

Элизабет вскочила, едва не опрокинув маленький столик.

– О господи! Я и не думала, что уже так поздно. Мне надо бежать. До свиданья, мистер… мистер…

– Уинтерборн, – подсказал Джордж, – Но, если вам надо в Хэмпстед, разрешите, я провожу вас до Тотнем Корт Роуд и посажу на хэмпстедский автобус. Мне это по дороге.