Книга Двенадцать рассказов-странников - Габриэль Гарсиа Маркес

— Я как раз подумал: вот жуть была бы, если бы мы улеглись с тобой на снегу, — сказал он. — Прямо здесь, если хочешь.

Нена Даконте обдумала это на полном серьезе. В лунном свете снег на обочине казался рыхлым и теплым, но по мере их приближения к Парижу движение становилось все напряженней, виднелись освещенные заводские комплексы и масса рабочих на велосипедах. Будь сейчас лето, было бы совсем светло.

— Лучше подождать до Парижа, — сказала Нена Даконте. — Чтоб в тепле и на постельке с чистыми простынями, как женатые люди.

— Первый раз ты меня прокатываешь, — хмыкнул он.

— Естественно, — усмехнулась она. — Мы же с тобой в первый раз женаты.

Незадолго до рассвета они умылись, сходили в туалет в придорожной закусочной и выпили кофе с горячими рогаликами у стойки, где завтракали, попивая красное вино, шоферы. В туалете Нена Даконте заметила на своей блузке и юбке пятна крови, по отмыть их даже не попыталась. Она выбросила набухший от крови платок, надела обручальное кольцо на другую руку и тщательно помыла с мылом пораненный палец. Укол был почти незаметен. Однако стоило им вернуться в машину, как палец вновь закровоточил, и поэтому Нена Даконте высунула руку в окно: она была уверена в том, что ледяной ветер, продувавший поля, обладал прижигающим действием. Это опять оказалось пустой затеей, но Нена все еще не тревожилась.

— Если кто-нибудь захочет нас разыскать, — пошутила она, — ему надо просто идти по следам моей крови на снегу. — Потом вдумалась в смысл своих слов, и лицо ее заалело в первых рассветных лучах. — Ты только представь… следы крови на снегу от Мадрида до Парижа… Прекрасные строчки для песни, правда?

Но вернуться к этой мысли ей было некогда. На окраинах Парижа ее палец превратился в неиссякаемый источник, и она воистину почувствовала, что ее душа ускользает сквозь рану. Нена попыталась было остановить кровотечение туалетной бумагой, лежавшей в дорожной сумке, но едва перевязывала палец, как уже приходилось выбрасывать в окно куски окровавленной бумаги. Одежда, шуба, сиденья — все постепенно промокало, медленно, но верно. Билли Санчес не на шутку перепугался и настаивал на том, что надо найти аптеку, однако Нене Даконте уже было ясно, что аптекарь тут не поможет.

— Мы почти у Орлеанских ворот, — сказала она. — Поезжай прямо, по проспекту генерала Леклерка, он здесь самый широкий и зеленый, а потом я тебе скажу, что делать.

Это был самый тяжелый отрезок пути за всю поездку. Проспект генерала Леклерка оказался адским скопищем легковушек и мотоциклов, которые постоянно застревали в пробках, и громадных грузовиков, пытавшихся пробиться к центральным рынкам. От бесполезного завывания гудков Билли Санчес так разнервничался, что заорал, покрыв на языке каденерос нескольких водителей, и даже было порывался выйти из машины и сцепиться с одним из них, но Нене Даконте удалось убедить его, что хоть французы и самые жуткие грубияны в мире, они никогда не дерутся. Это было лишним доказательством ее здравомыслия, потому что в тот момент Нена Даконте изо всех сил старалась не потерять сознания.

Только на то, чтобы выехать на площадь Бельфортского льва, им понадобилось больше часа. Кафе и магазины светились, будто в полночь, ведь этот вторник был типичным для парижских январей, хмурых и грязных, с бесконечным дождем, не успевавшим превратиться в снег. Но проспект Данфер-Рошро был посвободней, и когда они проехали несколько кварталов, Нена Даконте велела мужу повернуть направо, и он остановился возле огромной, мрачной больницы, у входа в отделение «Скорой помощи».

Она не смогла без поддержки выйти из машины, но не потеряла ни спокойствия, ни ясности ума. Лежа на каталке и ожидая прихода дежурного врача, Нена ответила медсестре на обычные вопросы о себе и о перенесенных заболеваниях. Билли Санчес принес ей сумку и держал ее за левую руку, на которой теперь было надето обручальное кольцо; рука была холодной и вялой, а губы стали бескровными.

Он стоял рядом с ней, держа ее за руку, пока не пришел дежурный врач, который быстро осмотрел пораненный безымянный палец. Врач был очень молодой, бритый наголо, с кожей оттенка старой меди. Нена Даконте не обратила на него внимания и лишь послала своему мужу мертвенно-бледную улыбку.

— Не пугайся, — сказала она, проявив поистине непобедимое чувство юмора. — Со мной ничего не случится. Разве что этот людоед отрежет мне руку и съест.

Врач закончил осмотр и вдруг сразил их наповал идеально правильной испанской речью. Правда, со странным азиатским акцентом.

— Нет уж, ребята, — сказал он. — Этот людоед скорее умрет с голоду, чем отрежет такую красивую ручку.

Они засмущались, но врач успокоил их любезным жестом. Потом приказал увезти каталку. Билли Санчес пошел было рядом, держа жену за руку, но врач остановил его.

— Вам нельзя, — сказал он. — Ей будут делать интенсивную терапию.

Нена Даконте еще раз улыбнулась мужу и махала ему рукой, пока каталка не скрылась в глубине коридора. Врач задержался, изучая то, что медсестра написала на табличке. Билли Санчес окликнул его.

— Доктор, — сказал он. — Она беременна.

— Какой у нее срок?

— Два месяца.

Вопреки ожиданиям Билли Санчеса доктор не придал этому особого значения.

— Вы правильно сделали, что сказали, — одобрительно произнес он и пошел вслед за каталкой, а Билли Санчес остался посреди мрачного холла, пропахшего потом больных.

Он довольно долго стоял в растерянности, глядя на пустой коридор, по которому увезли Нену Даконте, а потом присел на деревянную скамью, на которой сидели другие ожидающие. Сколько времени он там просидел, неизвестно, но когда решил выйти из больницы, был снова вечер, дождик все моросил, и Билли пошел, не зная куда себя деть, удрученный жизнью.

Как я смог удостовериться много лет спустя, роясь в больничных записях. Нена Даконте поступила в клинику в 9 часов 30 минут во вторник. 7 января. Ту первую ночь Билли Санчес провел в машине напротив входа в отделение «Скорой помощи», а утром спозаранку съел шесть вареных яиц и выпил две чашки кофе с молоком, поскольку во рту у него не было маковой росинки от самого Мадрида. Потом он вернулся в приемный покой, чтобы повидаться с Неной Даконте, но ему дали понять, что нужно идти через главный вход. Там в конце концов удалось разыскать какого-то служащего-астурийца, который помог ему объясниться со швейцаром, и тот подтвердил, что Нена Даконте действительно значится в списках больных, но посещения разрешаются только по вторникам, с девяти до четырех. То есть через шесть дней. Билли Санчес попытался увидеть врача, говорившего по-испански, которого он описывал, как «бритого негра», но несмотря на две такие простые подробности, никаких сведений не добыл.

Успокоенный тем, что Нена Даконте значится в списках. Билли вернулся туда, где оставил машину, и дорожный инспектор заставил его отогнать ее подальше на два квартала и припарковать на узенькой улочке на нечетной стороне домов. Напротив красовалось недавно отреставрированное здание с вывеской «Отель „Николь“». Отель был самой низкой категории, с крошечной приемной, в которой стояли лишь диван и старое пианино, но зато хозяин с певучим голосом мог объясниться на каком угодно языке, лишь бы клиентам было чем платить. Билли Санчес поселился со своими одиннадцатью чемоданами и девятью коробками в единственной свободной комнате — треугольной мансарде на девятом этаже, куда надо было доползать на последнем издыхании по спиральной лестнице, пропахшей пеной от варившейся цветной капусты. Стены были увешаны обшарпанными коврами, а в единственное окошко проникал только тусклый свет с внутреннего дворика. В комнатушке стояли двуспальная кровать, большой шкаф, стул, портативное биде и рукомойник с тазиком и кувшином, так что жизненное пространство оставалось лишь на кровати. Все было старым-престарым, убогим, но при этом чистеньким? со следами недавней дезинфекции.