Книга Проблеск истины - Эрнест Хемингуэй

Потом мы по очереди приняли ванну. Первой помылась Мэри; я помог ей управиться с большим полотенцем и подал противомоскитные сапоги. Она набросила халат поверх пижамы и пошла к костру, чтобы выпить за компанию с Джи-Си, прежде чем повара начнут готовить ужин. Я присоединился к ним. Мвинди выглянул из палатки и позвал:

— Ванна, бвана!

Я принес в палатку недопитый стакан, сбросил одежду, погрузился в горячую воду и расслабился. Мвинди готовил пижаму, халат и противомоскитные сапоги.

— Что говорят старики? — спросил я. — Что лев будет делать сегодня ночью?

— Кейти говорит, лев либо возьмет приманку, либо нет. А что скажет бвана?

— То же, что и Кейти.

— Кейти говорит, ты мганга, делаешь учави на льва.

— Только самую малость, чтобы понять, когда он умрет.

— И когда он умрет?

— В следующие три дня. Точной даты не видно.

— Мзури. Может, завтра.

— Не думаю. Хотя не исключено.

— Кейти тоже не думает.

— А что он думает?

— В следующие три дня.

— Мзури. Полотенце, пожалуйста.

— У тебя под рукой. Хочешь, подам?

— Извини, — сказал я. И подумал, что в языке суахили нет слова «извини».

— Хапана извини. Просто говорю, где полотенце? Хочешь, вытру спину?

— Спасибо, не надо.

— Здоровье хорошо?

— Да, а что?

— Хапана что. Спросил, чтобы знать.

— Чувствую себя отлично.

Я выбрался из ванны и стал вытираться. Мне хотелось сказать, что я чувствую себя хорошо, расслабленно и немного сонливо, что разговаривать мне лень, что свежее мясо я люблю больше, чем спагетти, но для этого, увы, приходится убивать; что я беспокоюсь о трех своих сыновьях, а еще о Шамбе, и чуть-чуть о Джи-Си, и очень сильно о Мэри; что я никакой не колдун, а просто шарлатан, хотя и не больший, чем все остальные; что мистер Сингх, дай Бог, будет вести себя осторожнее, и наши рождественские планы осуществятся, и я раздобуду патронов с пулями весом 220 гран, и Сименон начнет писать медленнее и лучше. Не знаю, о чем беседовали Кейти и Отец, когда последний принимал ванну. Очевидно, Мвинди просто хотел поддержать дружеский разговор, против чего я обычно не возражал, но сегодня я чувствовал необъяснимую усталость, и от Мвинди это не ускользнуло.

— Спроси меня кикамба, — сказал он.

Я поспрашивал его, как будет то и это на языке камба, и постарался запомнить новые слова, а потом поблагодарил его и пошел к костру, и сидел там в старой пижаме из Айдахо, в противомоскитных сапогах из Гонконга, в халате из Пендлтона, штат Орегон, со стаканом виски и содовой, причем виски было налито из бутылки, подаренной мне на Рождество мистером Сингхом, а содовая приготовлена из кипяченой воды, взятой в горном ручье на склоне Килиманджаро и газированной при помощи сифонного баллончика, сделанного в Найроби.

Я пил и думал, что всегда останусь иностранцем в этой стране. Но виски сказало «нет», и спорить было глупо. Виски тоже может ошибаться, да еще как, однако в этот вечерний час оно говорило правду: я не был здесь иностранцем. Так или иначе, противомоскитные сапоги я повсюду таскал с собой, потому что они были сделаны из страусиной кожи, и я вспомнил, как нашел эту кожу в одной из сапожных мастерских Гонконга. Хотя нет, первым ее нашел не я, а другой человек, и я стал думать о нем и о тех временах, а заодно и о женщинах, которые были со мной в Африке, и как мне везло на женщин, искренне любивших Африку. Я, впрочем, знавал и других, скверных женщин, что приезжали сюда для галочки, а также чистокровных стерв и настоящих алкоголичек, которым Африка служила удобной декорацией для стервозности и пьянства.

Африка всех приняла и постаралась изменить. И те, кто не смог измениться, возненавидели ее.

Я и Мэри были рады, что в лагерь вернулся Джи — Си. Он и сам радовался, потому что мы успели сродниться и скучали друг без друга. Он любил свою работу и верил в ее нужность чуть ли не до фанатизма. Еще он любил диких зверей и пытался их защитить. Больше он, пожалуй, ни во что не верил, если не считать довольно жесткой и сложной системы морально-этических ценностей.

Джи-Си был чуть младше моего старшего сына, и если бы двадцать лет назад я поехал, как и собирался, в Аддис-Абебу, чтобы пожить там год и написать книгу, то наверняка встретил бы его двенадцатилетним подростком, потому что его лучший друг был сыном моих знакомых, у которых я намеревался остановиться. Но поездка сорвалась, вместо меня в Аддис-Абебу отправились войска Муссолини, и человека, предлагавшего мне кров, перебросили на другой дипломатический пост, поэтому с Джи-Си я познакомился гораздо позже. К тому времени у него за плечами уже была, во-первых, длинная, тяжелая и крайне безотрадная война, а во-вторых, утраченный британский протекторат, в котором началась его блестящая карьера. На войне он был командиром ополчения — дрянной расклад, если у тебя есть совесть. Выиграешь сражение с малыми потерями, нанеся противнику значительный урон, — и командование обвинит тебя в неоправданной жестокости; ценой большой крови разобьешь превосходящие силы противника-и прослывешь мясником, которому не жаль своих людей.

Честному человеку на посту командира ополчения не светит ничего, кроме неприятностей; остаться в живых — и то большая удача, и еще не факт, что не позавидуешь погибшим.

Когда я впервые встретил Джи-Си, он уже преуспел на новом поприще в другой британской колонии и не жалел о прошлом. За спагетти и красным вином он рассказал, как один свеженазначенный британский чиновник отчитал его за грубое слово, произнесенное в присутствии дамы, которая впоследствии оказалась чиновничьей супругой. Мне было досадно, что Джи-Си приходится иметь дело с подобными людьми. На первых поколениях «джентльменов в пробковых шлемах» кто только не топтался, однако новую формацию этих господ толком не описал никто, за исключением Оруэлла в «Днях в Бирме» и отчасти Ивлина Во в «Черной напасти». Я посетовал, что Оруэлла нет в живых, и рассказал Джи-Си, как встретил его в Париже в 1945 году, после Арденнской операции. Оруэлл явился ко мне в гражданской одежде, в 117-й номер гостиницы «Ритц», где я держал небольшой арсенал, и попросил взаймы пистолет, потому что «они» за ним следили. Он хотел что — нибудь миниатюрное, незаметное под одеждой, и я удовлетворил его просьбу, предупредив, что человек, в которого он выстрелит, в конце концов, наверное, умрет, но ждать придется долго. Тем не менее пистолет есть пистолет да и Оруэллу, я полагал, он был нужен скорее как талисман.

Оруэлл выглядел изможденным и взвинченным, и я пригласил его отобедать. Он отказался, сославшись на спешку. Я предложил ему в охрану пару крепких парней. Он поблагодарил и сказал, что, кроме пистолета, ему ничего не надо. Мы обменялись парой слов об общих знакомых, и Оруэлл откланялся. Я поручил двум парням провести его от гостиницы и проверить, есть ли слежка. На следующий день мне доложили: