Книга Аттила, Бич Божий - Росс Лэйдлоу

— Выровняй лодку, — услышал сквозь рев стремительно бегущей воды Аэций голос Аттилы. — От этого зависят наши жизни.

— Почему бы мне просто не начать грести к берегу?

— Слишком поздно: нас уносит течением. Придется попытаться проплыть через Железные Ворота.

— А это опасно?

Аттила криво ухмыльнулся.

— Молись своему трехголовому богу, мой друг, — пройти через Железные Ворота не удавалось еще никому. По крайней мере, живым.

Отвесные берега сменились огромными стенами голых скал, которые, наступая друг на друга, сжали реку настолько, что ширина ее не стала превышать сотни шагов. И то была уже не река — бушующий поток, который нес небольшой скиф вперед с такой скоростью, словно тот был не более чем хворостинкой. Пытаясь совладать с паникой, Аэций изо всех сил старался держать нос лодки параллельно течению; любое отклонение в сторону грозило немедленным затоплением скифа. Бросив взгляд вправо, Аэций заметил на вершине скалы сгнившие консольные балки — точнее, то, что от них осталось; с их помощью более трехсот лет назад император Траян пытался расширить пробитую в скалах дорогу. Промелькнула перед его глазами и Tabula traiana, вырезанное на скале предписание императора, утверждающее правила судоходства по Данубию.

Наполнивший воздух зловещий рокот вернул Аэция в суровую реальность. Их лодка летела прямо на скалу, острые клыки которой росли, казалось, прямо из воды. Мгновение — и, закружившись в водовороте, они отчаянно замахали веслами и баграми, пытаясь удержать скиф посреди бегущего между огромными валунами потока.

— Получилось! — завопил Аэций, не скрывая ликования, когда, целых и невредимых, их выбросило из бурлящего вихря в тихие воды, напоминавшие плавно текущий мельничный пруд. Но Аттила указал пальцем вперед, и Аэций увидел, что река исчезла за стеной водяной пыли. Секундой спустя, наполовину ослепленный брызгами и оглушенный грохотом падающей воды, он снова закричал, но уже от ужаса: скиф стремительно падал вниз.

Подобных порогов оказалось несколько: лодка плавно перелетала из одного в другой, зачерпывая воду и время от времени наскакивая на скалы, не разбиться о которые удавалось лишь благодаря четкому взаимодействию Аттилы и Баламира, так рьяно отталкивавшихся от утесов баграми, что те в конце концов согнулись в дугу.

Закончилось все как-то вдруг. Преодолев последнюю стремнину, скиф вынырнул в широкий и тихий плес. Сила духа, удача, рассудительность и искусство данубийских шлюпочных мастеров помогли им пройти через Железные Ворота.

На следующем собрании Совета гунны единогласно поддержали выдвинутое Руа предложение помочь Аэцию вернуть утраченную власть.

* * *

Возвращаясь из императорского дворца в разбитый на вновь реквизированной вилле недалеко от Равенны штаб, Аэций напевал себе под нос солдатскую песню «Лалаге»[18]. Встреча с Плацидией прошла под его диктовку. Униженная и разъяренная, императрица вынуждена была пойти на его условия, и не только произвела его в ранг патриция, но и сделала магистром как пехоты, так и конницы. Короче говоря, он стал императором во всем, за исключением имени. Свежеиспеченный магистр армии рассмеялся и пустил Буцефала легким галопом; заполучив на свою сторону гуннов, он не оставил Плацидии выбора. Более того, подумал Аэций, не составило бы особого труда низложить Валентиниана и самому примерить императорский пурпур. Но нет: нужно сохранять благоразумие. Пока этот молокосос сидит на троне, соблюдается конституционная стабильность, а реальной власти у меня теперь и так будет в избытке.

Теперь он мог сосредоточиться на осуществлении собственных планов. Они были простыми: предпринять шаги, необходимые для утверждения его в роли истинного хозяина Галлии. Удалось ведь Караузию, пусть и было это очень давно, стать таковым в Британии! Бонифация больше нет, Равенна — у него в кармане, с гуннами заключен союз, — похоже, в империи нет силы, способной его остановить! Нужно поскорее забыть всю ту высокопарную риторику, что лилась из его уст, когда он твердил Литорию о необходимости возврата Африки et cetera. Тогда он просто хотел представить себя в качестве «Спасителя Республики». Фактически империя обречена; лишь слепые глупцы, каким был и Бонифаций, этого не замечают. Нужно спасать все, что можно, пока корабль государства не разбился о скалы.

С трудом Аэцию удавалось подавить внутренние голоса, убеждавшие его пойти другой дорогой: голос отца, Гауденция, выдающегося командующего конницы, посвятившего всю свою карьеру служению империи; голос матери, кроткой женщины из благородной римской семьи, которая даже в это циничное время продолжала хранить верность прежним, забытым ценностям; голос Тита Валерия, оставившего свою службу; голос Бонифация, достойнейшего человека и истинного патриота, встретившего свою смерть по его, Аэция, милости. «Лишь благодаря Риму ты стал тем, кто ты есть, — твердили они. — Как ты можешь поступать так, словно ничем ему не обязан?». Сделав над собой усилие, Аэций заставил себя их не слушать, и, словно по команде, голоса смолкли. «Но они вернутся, — с ужасом подумал Аэций, — обязательно вернутся».

* * *

Позднее, в год, когда Аэций стал «Властителем западных римлян» (как принялись величать его писатели), и в тысяча сто восемьдесят седьмой год с основания Рима[19], он узнал, что Руа умер и Аттила наследовал гуннский трон.

Часть вторая

Константинополь
434 — 450 гг

Глава 17

Нет у них ни храмов, ни святилищ, нельзя увидеть покрытого соломой шалаша, но они втыкают в землю по варварскому обычаю обнаженный меч и благоговейно поклоняются ему, как Марсу, покровителю стран, в которых они кочуют.

Аммиан Марцеллин. Деяния. 395 г.

Венчающий прочный деревянный пьедестал Священный Скимитар блестел в лучах бледного весеннего солнца. Выезжая из лагеря гуннов в сопровождении верного проводника, веселого одноглазого грека, Аттила взглянул на сияющий клинок и улыбнулся про себя. Много лет назад этот меч подарил ему пастух, выкопавший грозное оружие из земли после того, как одна из его коров порезала ногу о выступавшее из травы лезвие. Аттила отложил подарок, да и забыл о нем, но потом, уже став соправителем вместе со своим братом, Бледой, подумал, что меч может стать символом его возросшей власти. Дело в том, что клинок обладал неким удивительным свойством, наделявшим его в глазах простодушных кочевников магической силой. Выкованный из железа, он, тем не менее, не поддавался ржавчине[20]. Очищенный от грязи, в которой пролежал невесть сколько десятилетий, Скимитар засиял так, словно только что вышел из кузни оружейника, и с тех пор неизменно сохранял чистый, незамутненный блеск. Гунны традиционно почитали воткнутое в землю обнаженное оружие. Священный Скимитар, объединивший в себе древний обычай и магическую силу, мог, по мысли Аттилы, сделаться ценным дополнением создаваемой им легенды.