Книга Штрафники против гитлеровского спецназа. Операция "Черный туман" - Сергей Михеенков

– Покажи точно на карте то место, где вы обнаружили землянку. – И он развернул перед Лещенко карту и бросил на стол остро отточенный карандаш.

И с тоской подумал: мечта об Африке – это то же, что и мечта об Озере, об уединенном хуторе среди непроходимых лесов. Ни там, ни там он не нашел бы покоя. Африканский корпус – это химера, иллюзия спасения. Такая же, как и штрафная рота в РККА. Воевать рядом с итальянцами, которые не хотят воевать…

– Землянку мы обнаружили вот здесь, за речушкой, на противоположной стороне от хутора. – И Лещенко отчеркнул галочкой предполагаемое место найденной ими землянки и бережно, как дорогую хозяйскую вещь, положил карандаш на карту. Лещенко предан ему, как собачонка. Но будет ли он видеть в нем хозяина, когда обстоятельства изменятся и майор Радовский станет одним из тысяч бегущих на запад от советской артиллерии и танков?

Какая к чертям собачьим Африка?.. Какое Озеро?..

Через десять минут группа уже стояла в полном сборе на опушке леса.

– А вас, обер-фельдфебель, я попросил бы о следующем: по возможности усилить патрулирование вот этого коридора. – И Радовский указал палкой на схеме, вычерченной на песке, участок леса и болот между хуторами Малые Васили и Чернавичи. Он ткнул концом заостренной палки в тщательно вычерченную косу и посмотрел на Гейнце. – Вот эту косу, которая, как я понял, уходит в сторону обороны противника, необходимо перекрыть хотя бы одним пулеметным расчетом.

– У меня для этого очень мало людей, герр майор, – сдержанно возразил командир опорного пункта. – И пулеметов тоже.

Обер-фельдфебель Гейнце понял, что этот майор неплохо знает местность и то, что коса – самое слабое их место. Именно на косе неделю назад попал под огонь снайпера их наряд. Никто не пострадал только потому, что в составе группы оказались одни старики. Зато ползли на пузе шагов сто. Вернулись злые, грязные, продрогшие. Больше туда старались носа не совать. И вот этот абверовец, от которого попахивало дорогим коньяком, посылает его людей именно туда.

– Никакой дополнительной нагрузки для ваших людей я в этом не вижу. Просто ваши люди должны быть более внимательны и при первом же обнаружении противника выйти на нашу частоту, сообщить квадрат нахождения и примерную численность русских. Только и всего. – Радовский старался говорить более спокойно. Он знал, что приказывать здесь, на передовой, даже фельдфебелю, бессмысленно и даже чревато неприятностями. Взвод этого старика-фельдфебеля по сути дела смертники. В случае какой-либо активности противника на этом участке фронта опорный пункт будет сметен в первые же минуты боя. Возможно, даже до его начала. Их здесь просто вырежут по-тихому. И старик-фельдфебель, и молодой унтер, который все это время находился рядом, тоже понимали это и потому вели себя с той уверенностью обреченных, которая дает им право презирать те незначительные мелочи, которые могут помешать им выполнить свой долг при любых обстоятельствах. Что же предложат им обстоятельства через день, через сутки или через час, никто не знал. Поэтому они были готовы ко всему. А он для них всего лишь незнакомый майор из абвера, возможно, случайно, а значит, не надолго попавший сюда, на болота.

Он ведь тоже находил в себе силы презирать многое. И эти двое, увешанные Железными крестами и другими знаками солдатской доблести, должно быть, это тоже чувствовали.

– Хорошо, – сдержанно согласился обер-фельдфебель. – Но об этом я должен доложить по команде.

– Разумеется.

Лейтенант Шмитхубер в разговоре участия не принимал. Он стоял в стороне, терпеливо слушал их и ждал дальнейших указаний. Его спокойствие, граничащее почти с равнодушием, настораживало. Еще вчера любитель Чайковского вел себя иначе. И даже сегодня утром он был более беспокойным. А после стрельбы в стороне Закут вдруг успокоился. Что это могло означать? Что-то произошло. Что-то такое, что помогает лейтенанту Шмитхуберу чувствовать себя более уверенно и спокойно.

Глава семнадцатая

«Древесные лягушки» ушли. Дождь на какое-то время утих, словно залег где-то в болотах моросящим тяжелым туманом. Бальк еще раз осмотрел свою группу, с которой должен был идти в сторону дальних болот и торчать там до вечера, пока не придет смена, с тоской взглянул на дом Марии и скомандовал: «Шагом – марш!» Когда отделение приблизилось к опушке леса, с болот потянуло влажным ветром. Снова зазвенел в воздухе мелкий дождь. Бальку казалось, что дождинки сталкиваются и дробятся, и это вызывает такой необычный звук. Видимо, такой звук дождь издает только на болотах. Если долго жить здесь, среди леса и болот, то невольно начнешь понимать здешнюю природу и, быть может, сможешь стать частью ее. Как Мария. Как другие здешние жители. Ветер рванул сильнее, и черемухи начали осыпаться на прошлогоднюю траву белым зрелым снегом. Вот и черемуха отцвела, а русские все не наступают, подумал Бальк и снова оглянулся на дом Марии. Ему показалось, что в дверях мелькнула и исчезла широкая спина Фрица. Вот свинья, подумал Бальк. Мог бы и сам эту смену отдежурить на дальних болотах. Настроил меня на свидание с Марией и в конце концов сам пошел к ней. Допивать молоко… Как он после этого будет смотреть мне в глаза. Друг…

И все-таки им повезло с размещением опорного пункта. Взводу достался неразрушенный, почти нетронутый войной хутор. Местные жители не обозлены, не обобраны ни армией, ни партизанами. С утра до вечера копаются в своих огородах, в окрестных полях и в хлевах. Посадили картошку. Посеяли ячмень и пшеницу. На днях их староста явился к Гейнце с просьбой, чтобы им разрешили пасти скот на тех лугах, которые не вошли в полосу минных полей. В качестве приношения преподнес узелок с бутылкой самогона, порядочным куском сала и глиняным горшком с прошлогодним засахаренным медом. Здесь, в России, так заведено, когда идешь к начальству что-то просить, надо что-то дать. Хоть бы самое простое, но лучшее, что имеешь сам. Русские это называют: «Подмаслить…» И Гейнце, конечно же, согласился. В штаб сообщил: чтобы не вызывать подозрения русской разведки и прочую чепуху. Бутылка самогона оказалась превосходным первачом, натуральный мед они не пробовали уже давно, а сало – это сало. Гейнце даже расчехлил «старика Луи», и весь вечер они подбирали на аккордеоне «Лили Марлен» и «Марш Хорста Весселя». «Старика Луи» они все-таки спасли в том бою под Дебриками. Нашли его в брошенном русском обозе. Он был в порядке. Его не зацепило ни пулей, ни осколком. Не всем из их взвода так повезло. И вот они, хорошенько набравшись крепким, как спирт, первачом, горланили:

Если в окопах от страха не умру,

Если мне снайпер не сделает дыру,

Если я сам не сдамся в плен,

То будем вновь

Крутить любовь

С тобой, Лили Марлен,

С тобой, Лили Марлен.

Бальк пил и пел вместе со всеми. И даже пытался брать в руки аккордеон. Но так и не смог представить мысленно свою Лили Марлен. Когда он думал о женщине, ему представлялась то «остовка» Анна, то русская фельдшерица Оленуха, то Мария. Но все они были русскими. И он вдруг понял, что может погибнуть, умереть среди этих болот, и с ним умрет его драгоценная арийская кровь. Гейнце сказал, что все бабы одинаковы. Фрицу можно верить. Значит, Анна, Оленуха и Мария так же прекрасны в любви, как и женщины Шварцвальда. Иногда ему очень хотелось женщину. Но воображение не рисовало конкретного образа, который можно было бы назвать по имени. Ему грезилась просто женщина. Он доводил себя до такого состояния, что почти чувствовал ее кожу, тепло и запах… Первач старосты, который они пили, был куда сильнее шварцвальдского киршвассера.