Книга Тихая застава - Валерий Поволяев

Надавил на послушный, мягко ускользнувший под пальцем спусковой крючок, длинной очередью свалил несколько душманов – только галоши с обрывками халатов полетели в разные стороны, – душманы мигом рассеялись, каждого теперь надо будет отстреливать отдельно, как горного козла, короткими очередями, – но нет, душманы, продолжая кричать: «Алла акбар!», на бегу стреляя из автоматов, снова собрались в два ручья и понеслись в обход засады к заставе: один ручей покатился слева, другой справа.

Лейтенант дал несколько коротких гулких очередей по левому ручью, сбил человек шесть с ног, потом переместил огонь на правый ручей, также дал несколько очередей, выругался.

– Уж больно вы шустрые! Чего «Алла акбар» перестали орать? А, душки?

Подумал о том, что вообще-то мусульмане кричат «Аллах акбар» – «Аллах велик», – а не «Алла акбар», но букву «х» они никогда не произносят, проглатывают ее в крике, как нечто непотребное, чужое для языка, мешающее дышать, – вот и получается усеченный протяжный крик, словно бы состоящий из нескольких «а» – «Алла акбар!» Как русское «ура!».

«Ура» – это тоже, наверное, что-то усеченное, какая-нибудь старая хвала Господу Богу.

Снова свалил несколько человек слева, потом несколько человек справа, плюнул на горячий ствол пулемета, усмехнулся:

– Спортсмены! Уж больно вы раскипятились! Заставу вы никогда не возьмете! Скорее атамана своего закусаете до крови.

Подумал о том, что, если разобраться, застава им и не нужна, это ведь обычная общага, пахнущая потом и портянками, запасов оружия там нет, запасов патронов тем более, документы все с собой у Панкова, кроме, может быть, журнала наблюдений, в котором все равно нет ничего секретного… – что им там надо? Дизель? Дизель уже спален «эресами». Запас солярки? Этого запаса тоже нет. В баньке попариться? Но и славная банька, великолепно доведенная до ума, спалена…

Что тогда заставляет душманов лезть на пулемет, чтобы дотянуться до заставы? Желание воткнуть в какой-нибудь горелый паз, в обугленную притолоку зеленый мусульманский флаг – клочок выгоревшей грубой материи? Но это же не стоит жизни. Тогда что? Деньги? Может, мусульманскому Мелитону Кантарии за это обещали хорошие деньги – водрузи, мол, знамя Аллаха, – и сразу станешь Рокфеллером! Это? Или что-то еще?

– Тьфу! – снова отплюнулся Взрывпакет: он этих людей не понимал.

Ручей справа снова ожил, несколько человек вскочили на ноги, понеслись на десантников.

– Дураки! – спокойно произнес Назарьин, дал по ним очередь, – и мигом охладил их пыл, свалил на землю. – Ну куда вы суетесь, дураки?

Последние пули очереди всадились в твердый камень – наверное, попала гранитная прослойка, вышибли сноп искр, ярко осветивший пространство, с тоскливым пением унеслись в небо, на афганскую сторону.

Залегшие боевики начали торопливо отползать, изредка кто-нибудь из них пускал в сторону десантников автоматную очередь, трассирующие пули проходили наверху. Назарьин на эти очереди не отвечал, лишь ругался коротко:

– Дур-раки!

Минут через пять каменистое поле перед пулеметным гнездом сделалось чистым, на нем лишь «загорали» убитые боевики, да где-то в камышах надорвано, громко стонал находящийся без сознания человек.

Над далеким каменистым кряжем зажегся коричневый утренний свет, небо завспыхивало легкой розовиной, слабыми звездочками, в выси засочилась, проступая сквозь невидимые поры, утренняя мокреть, эта таинственная игра завораживала всякого человека, увидевшего ее, – Взрывпакет тоже увидел, улыбнулся по-мальчишески радостно, освобожденно, словно бы вернулся в собственное детство, – но вот скромная заря эта пошла вразнос, рассыпалась, будто сырой весенний снег, застыла на несколько минут и погасла, словно бы жизнь ее на этом закончилась. Взрывпакет разочарованно сощурил холодные синие глаза, вздохнул. Повернулся неловко, услышал, как у него ревматизно захрустели кости.

– Чертовы камни! – выругался он. – В них можно всю свою требуху оставить.

– Эти камни опасные, лейтенант, – сказал Грицук, – из человека тепло вытягивают, из костей – мозг, а обратно, в тело да в кости, студь закачивают.

Но Взрывпакет не стал слушать прапорщика – не до того было, – сделал несколько частых вздохов, проговорил словно бы для самого себя – горько, с недоумением:

– Застава-то вон, догорает… Жалко заставу, – вздохнул, затих на мгновение, пробежался глазами по каменистому полю, по растерзанной кромке камышей, поглядел на одиноко валяющиегося душмана, примявшего своим халатом огонь, спросил у напарника: – Патронов сколько у нас осталось? Полчаса еще продержимся?

– Полчаса продержимся. Но больше – нет.

– А нам больше и не надо. Чую я – придется отсюда уходить, – лейтенант ткнул пальцем в лежащего душмана. – А этот все лежит!

– Отдыхает.

– Слышь, Грицук, на родине у себя давно был?

– Дома? Давно, – в голосе Грицука не слышалось ни сожаления, ни досады, голос был спокойным и ровным, – хотя снится мне родина часто. А в последнее время – каждую ночь. Как только закрою глаза – дом свой вижу.

– Ты ведь с Украины… Из какого города?

– Из Луцка.

– Не знаю… Никогда не был.

– У вас, товарищ лейтенант, все впереди, – ободряющим голосом произнес прапорщик, – вы ведь в два раза моложе меня… Сколько вам лет?

– Двадцать один.

– Чуть не угадал, самое чуть – мне сорок четыре. Луцк – яблоневый город. Сиреневый. Вишневый, грушевый, каштановый. Фрукты у нас на тротуарах валяются, как апельсины в Испании.

– Про Испанию откуда знаешь?

– Читал.

– Если будем живы, то приедем половиной десанта и в Луцк. Вареники с вишней трескать. Хотя, наверное, вряд ли, Украина теперь – забугорье, иностранное государство, и ты, Грицук – иностранный гражданин.

– Я украинского гражданства не принимал, паспорта с трезубцем у меня нету.

– Чего так?

– Не успел. Да и желания особого, честно говоря, не было. Жил я в большой стране, присягу давал большой стране, а меня решили заставить жить в каком-то фитюлечном государстве, присягу давать бендеровцам… Не могу я… – прапорщик мученически сморщился, поймал глазами тускнеющий, поутру сильно пошедший на убыль свет луны – наступало самое опасное для засады время: погаснет луна, в темноте к пулеметному окопу можно будет легко подобраться – вязкая предрассветная мгла, серая, пропитанная дымом, туманом и какой-то странной влажной крупкой, способна растворить, скрыть в своей плоти любой предмет, малый и большой, натянуть на него шапку-невидимку, и лейтенант, поняв это, так же, как и луна, потемнел лицом, потускнел, покивал согласно, слушая напарника, – тот все говорил правильно… Видать, настрадался Грицук, много думал в последнее время, в душе появились болячки. – Не могу я и не хочу быть в России иностранцем, – заключил прапорщик, – хотя на родину тянет очень…