Книга Этюды для левой руки - Марианна Гончарова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы встречались с одноклассниками. И я вспомнила, как учительница одна шлепнула моего Аркашу по макушке и сказала: «У тебя тыква вместо головы. Тык-ва…» И весь класс рассмеялся. И учительница нахмурилась, закинула голову и мечтательно затянула: «Что вы смеетесь? Зачееем… Я вот мечтаю, чтобы однажды ко мне на урок пришел Т. (Это фамилия была такая у моего друга Аркаши, Т.) Чтобы Т. пришел ко мне на урок нарядный, в выглаженной рубашечке и чтобы у него на плечах была не тыква, как сейчас!!! Не тыква!!! А что, ученик Т., чтоооо?!»
Аркаша потупился.
И Света Кучер, ябеда противная, с готовностью ляпнула:
– Карета, Анна Пантелеймоновна!
Она – бард.
Она – бард! Сама песни пишет. Про горы там, про печальную любовь. И поет голоском нежным. Гениальные у нее песни. Но есть одна хорошая, про трембиты…
Она рассказывает.
«Едем с мужем на концерт. Я полдня в салоне провела, еще и неделю наряд продумывала, собирала, покупала. Все в одном тоне, все элегантное, милое, женственное. Наряд, на который сама же и заработала, – тупой перевод какой-то делала на немецкий три недели, чуть не чокнулась, чуть не ослепла вообще. В этот же день еще успела обед приготовить, в доме убрать, холодильник продуктами забить, мужу костюм погладить, рубашку новую и галстук купить. Он такой сидит в машине, рожа холеная, гладкий, руки ухоженные на руле, манжеты из рукавов пиджака элегантно запонками посверкивают. Благоухает «Булгари». И я рядом, нарядная, праздничная, без фартука, ему говорю:
– Это… Толь, ты это… Хорошо выглядишь. Так хорошо выглядишь!
А он, глядя перед собой:
– Спасиииибо.
А я на него смотрю и жду.
А он:
– Что?
А я ему:
– Та не, ничего…
И все.
А концерт мой был, кстати, хороший. Все хлопали…
Вот такое она рассказала…
И другие могут…
Вот сегодня мы едем с мужем в театр…
Она говорит: всегда, всю жизнь чувствовала, что жизнь будет потом, что то, как она живет, – это еще не жизнь, подготовка, репетиция. Поэтому мебель у нее стояла в магазинной упаковке – на потом. Вещи красивые висели в шкафу – на потом, для особых случаев, которые будут потом, – и все эти вещи постепенно выходили из моды, морально устаревали. А она все перелицовывала и подшивала свою старую шубу. Нет, у нее была и новая – на потом. Она показывала ее при случае гостям – открывала шкаф, доставала, снимала специально пошитый тряпочный чехол. «Ой, – иногда она говорила какой-нибудь редкой гостье, – я же не показала тебе мою шубу». И демонстрировала. И гостья недоумевала: шуба была старомодная, грубая, ну натуральная, но что из этого? Хорошую посуду держали в коробках, а ели и пили чуть ли не из черепков.
А сейчас они на пенсии. Но потом все еще не наступило. Она осуждает и одновременно завидует соседям-ровесникам, что-то вкусное расслабленно жующим на своей итальянской роскошной мягкой светлой мебели без чехлов и покрывал, в новеньких красивых нарядах. Завидует тому, что они вышли на пенсию и все сбережения тратят на путешествия. Что она, ее соседка, все золотые украшения не оставляет на потом, а продает и с мужем едет куда-нибудь, смотреть, гулять и отдыхать.
А она все еще ждет, все еще автоматически выпрыгивает из тапочек, когда ступает на ковер, и он действительно у нее как новенький.
В маршрутке в Одессе. Нарядная, но строгая женщина с поджатыми губами требует: «Остановите у супермаркета».
Водитель: «Там останавливаться нельзя».
«Остановите, – требует нарядная, но строгая женщина, – я спешу. Я очень спешу!»
Водитель: «Я не могу там останавливаться, там нельзя останавливаться».
Она: «Остановите, я сказала! Я вам говорю – выскочу на ходу, если вы не остановитесь!»
Водитель: «Ну хорошо-хорошо, только быстро…»
Притормаживает, еще не остановился, а она уже открыла дверь.
Водитель: «Подождите, только не прыгайте на ходу».
Она кричит на водителя, выпучив глаза: «Вы чтооо?! Думаете, я дура?!»
Водитель (кротко): «Да».
* * *
В маршрутке сидят двое. Она прозрачная, нежная, вся в кудрях. И он – голова бритая, лоб скошенный, почесывается рукой, сжатой в гигантский, довольно грязный кулак. Брови низкие и густые. Словом, внешность характерная – питекантроп нервно курит в зарослях.
Девочка его кормит бананом, дает откусить, он, не глядя на девочку, тупо жует. Она опять дает откусить, как ребенку, он жует. Наконец доедает последний кусок, девочка суетится – куда ей девать шкурку, роется в сумке, ищет пакет. Но питекантроп принимает настоящее мужское решение – нервно выхватывает банановую кожуру и швыряет ее в открытое окно маршрутки.
Девочка нежно и доверчиво заглядывает ему в лицо. А он сидит гордый и молчаливый.
(Может, он и разговаривать не умеет…)
Тут и провидицей не надо быть. И ведь если скажешь ей, что у нее в жизни ВСЕ БУДЕТ ПЛОХО, не поверит.
Соседка Аллочка выходила замуж. И ей все говорили: да ты посмотри, что это, это же чудовище, но она смотрела сквозь говорящего, очарована и околдована.
И вот мы смотрели на него и думали: чем он ее взял? Такую красивую девочку, умненькую, воспитанную, чем?! И в последнюю ночь перед свадьбой ей снится директор ее магазина – Аллочка в магазине работала, – директор магазина Евгения Васильевна в виде Божьей Матери. И говорит: «Не выходи замуж за Юру – ВСЕ БУДЕТ ПЛОХО».
Аллочка долго не раздумывала: мол, это ведь не настоящая Божья Матерь была, а Евгения Васильевна… И потом, все же на свадьбу куплено… И вышла.
И все было плохо…
* * *
Вскочили с мамой в последнюю маршрутку. Все места заняты, стоим. Мама – дама уже не юная. Стоит с трудом, зацепилась одной рукой сверху за спинку сиденья, держится… Рядом сидят две молодушки, чирикают о том, что можно кушать в пост, что нельзя. Одна перед другой хвастаются, как они себя ограничивают. И перечисляют: «Цэ нэ можна йисты. Бо то грих. Весилля граты нэ можна. Бо то грих. Спивати, танцювати не можна. Бо то – грих».
Хотя по ним не скажешь, что они постятся и о душе думают – краснощекие обе, пышные, глазки заплывшие. Чирикают, сплетничают, своих товарок обсуждают и отводят от мамы, вынужденно нависающей над ними, глаза. Проезжаем мимо церкви, молодушки привстают – думаю, ну совесть заговорила, – привстают, неистово крестятся на церковь, шепчут что-то старательно, удобно усаживаются назад и продолжают о своем, о девичьем: можна – нэ можна. Грих чи нэ грих.
