Книга Пророк - Фрэнк Перетти

– Пикантной, – подсказал Карл.

Джон не мог поспорить с этим определением, хотя оно показалось ему отвратительным.

– Да, действительно, если бы история Энни могла заинтересовать зрителей, привлечь их внимание, тогда она пошла быв качестве новостей, и тогда имело бы смысл ею заниматься. Но даже в этом случае нам потребовались бы факты конкретные, доказуемые факты.

Глаза Рэйчел стали прозрачными и засверкали от гнева.

– Так, значит, если Энни не кинозвезда и не важная птица, вам наплевать на то, что ее убили?

– Да дело не в моем отношении...

– Но если она всего лишь бедная чернокожая девушка, которая умерла от того, что какой-то акушер был небрежен, или пьян, или торопился – кто знает? то вам наплевать?

Джон попытался объяснить более внятно.

– Да нет, мне не наплевать...

– Вы сказали, это не новости! Джон вздохнул.

– Я знаю, это трудно понять.

– Да, и, возможно, бедные чернокожие девушки умирают постоянно, но кому какое дело? Если бы они что-нибудь из себя представляли и не делали бы аборты так часто, тогда, возможно, это было бы новостями!

Она поднялась на ноги.

– Подождите, не уходите.

– С вас доллар за кофе. О чаевых можете не беспокоиться. – Она стремительно пошла прочь. Карл оттолкнул Джона в сторону.

– Дай мне выйти.

Джон выскользнул из кабинки, пропуская Карла, и остался стоять там в полном расстройстве, молча провожая взглядом сына, который устремился вслед за девушкой.

«Отлично. Теперь день можно считать идеальным. С самого начала и до конца – все один к одному».

Джон бросил на стол долларовую купюру и вышел из ресторана.

Он медленно направился к своей машине, надеясь, что Карл догонит его. Когда он достиг машины, дверь ресторана открылась, и на улицу вышел Карл.

– Эй! – крикнул он.

Джон просто махнул рукой в ответ и оперся на машину.

– Ну как, заключил мир? – спросил он у торопливо подошедшего Карла.

– Ну... думаю, мне она все еще доверяет.

– О, потрясающе. Это обнадеживает. Сам Карл сейчас был не столь невозмутим.

– Слушай, у меня просто в голове не укладывается. Я целый день наблюдаю за всем этим и просто не верю своим глазам.

0'кей, Джон уже был сыт по горло. Весь день напролет одни неприятности.

– Послушай, с меня довольно на сегодня, хорошо? Но Карл горел желанием высказаться. Он накопил впечатления, все проанализировал, разложил по полочкам и теперь горел желанием высказаться.

– Я же видел! Видел твою крупную мерзкую стычку с продюсером по поводу отбора материала для новостей и подумал, что тебя волнует вопрос честности! А потом ты вдруг меняешь позицию на прямо противоположную и говоришь этой девушке...

– Карл, ты ничего не знаешь о...

– Ты говоришь, что убийство ее подруги – никакие не новости! Это не важно. Людям до этого нет никакого дела. Вероятно, сообщение об Энни Брювер и есть те самые новости, без которых люди могут обойтись, да? Пускай оно отправляется в мусорную корзину вместе с сюжетами о Корпусе ирландских барабанщиц и соревновании по поеданию устриц...

Джон стал лицом к лицу с сыном.

– Послушай, малыш, ты находился на студии два с половиной часа, всего два с половиной паршивых часа – и теперь учишь меня, как делать новости? Учишь меня моей работе?

– Когда дедушку убили, в новостях ничего не сообщили об этом, но вот когда он выставлял себя на посмешище, все подробно показали по телевизору! Да кто вообще делает эти дерьмовые передачи?

Джон уже открыл рот, чтобы заорать в ответ, но не смог. Карл выступал на его стороне. Он резко захлопнул рот, вскинул руки и бессильно оперся спиной о машину, пытаясь успокоиться. Карл проделал то же самое, и некоторое время оба они молча стояли, привалившись к автомобилю.

Наконец Джон спросил:

– Что решила Рэйчел?

Карл ответил тихим невыразительным голосом, глядя себе под ноги.

– Она попытается найти свидетеля. Она хочет сделать из этой истории новости. Так она сказала – я только повторзю.

– Хорошо. Хорошо.

– И она дала мне телефон Брюверов, на случай, если ты захочешь им позвонить.

Карл вытащил из кармана рубашки клочок бумаги и протянул его Джону. Тот взял его и принялся бесцельно вертеть в пальцах.

– Ты собираешься звонить? – спросил Карл.

– Не знаю.

– Если ты не позвонишь, позвоню я. Джон посмотрел на Карла, открыл рот, собираясь сказать что-то, но потом передумал и, опустив глаза, покачал головой.

– Это дохлый номер. Поверь мне.

– Послушай, не я все это затеял. Именно ты предложил мне спросить Рэйчел насчет Энни.

– Я не нуждаюсь в напоминаниях.

– Если это не новости, тогда зачем ты начал?

– Я не знаю.

Карл повернулся к нему.

– И вообще, откуда ты узнал про Энни? Откуда ты узнал, о чем думает Рэйчел?

Джон раздраженно ответил:

– Я не знаю.

– Но ты ведь попал в самую точку...

– Я же сказал, что не знаю, ясно тебе?

Карл стерпел словесную оплеуху, а потом тихо ответил:

– Ясно.

Джон взглянул на клочок бумаги и прочитал номер телефона.

– Макс Брювер. Ладно. Я позвоню ему завтра. А потом позвоню тебе.

– У меня нет телефона.

– Конечно, есть. Ты остановился у бабушки. – Не дав Карлу открыть рот, Джон продолжил: – Она мне сказала, понятно? Время от времени я общаюсь со своей матерью.

Тон Карла несколько смягчился.

– Ты не возражаешь?

– Нет. Если она не возражает, то и я не возражаю. Тебе надо узнать ее поближе. Всем нам надо узнать друг друга поближе.

«И мы начали просто великолепно», – с горечью мысленно продолжил Джон.

9

В уме Карла теснились многоликие образы, сердце его билось учащенно, переполненное различными чувствами, неприятными и приятными – последних было немного, – когда во вторник он сел за работу в мастерской дедушки, предварительно расчистив место у южных окон, установив мольберт, разложив кисточки и краски.

Он привез с собой несколько старых работ и развесил картины там и сям на стене, просто для поддержания творческого вдохновения. Прямо у окна он поместил выполненный в холодных – в основном сине-голубых – тонах пейзаж, рассеченный на части беспорядочными разорванными линиями, а на верстаке установил сюрреалистический портрет человека с напряженным, мучительно искаженным лицом, который закрывает ладонями уши, оглушенный кричащими, несовместимыми красками, окружающими его со всех сторон. На стену он повесил картину, изображавшую что-то вроде дикой вспышки раздражения – мощный взрыв хаотических цветов, притягивающий взгляд зрителя к центру, где ничего не было.