Книга Блудницы Вавилона - Иэн Уотсон

– Верно, не будешь. Ты же ничего не знаешь, а он знал многое. – Она подошла к нему, окинула холодным взглядом и, подняв руку, дотронулась пальцем до татуировки на щеке. – Придется обходиться тем, что есть. Обучить тебя восхитительному искусству интриги.

– Тебе мало Пракса? Разве он не согласен выполнить любое твое поручение?

– Пракс по натуре немного пуританин. Моралист. Еще в большей степени, чем Аншар, которого к комментариям по поводу нравственности толкает отсутствие оригинальности. Пракс может невзлюбить тебя, сам не понимая почему. Но если прикинешься послушным, строго наказывать не станет.

Алекс сглотнул подступивший к горлу комок. Щека от ее прикосновения разболелась.

– Получается, мои нравственные качества недотягивают до стандартов Пракса?

– В тебе так много всего смешалось: недоверие, вероломство, амбиции. Ас сам знаешь кем тебя объединяют… некоторая тяга к мазохизму, подсознательное желание, чтобы люди наказывали и предавали тебя. В твоем случае это объясняется тем, что ты не оправдал надежд своего клана, ожидавшего от тебя чего-то большего. При этом тебе кажется, что наказания судьбы, которые ты сам навлек на свою голову, освобождают тебя отличных обязательств и дают право потакать затаенным порочным страстям, что возможно только в таком городе, как Вавилон.

– И это все?

– Кет. Оружием защиты от мира ты избрал холодную иронию, чтобы выглядеть сильным и искушенным, тогда как в действительности тебе недостает жизненного опыта. Одна из главных причин, почему ты с недоверием относишься к людям, почему не способен открываться и быть искренним, заключается в том, что для эгоиста не существует никого, кроме него самого. Другие люди всего лишь предметы, объекты. Единственный субъект, единственное «Я» – ты сам. Остальные существуют лишь постольку, поскольку нужны тебе или мешают…

– Я случайно не твое зеркало, Фессания?

– Ты должен называть меня госпожой. Сейчас ты мой предмет, моя собственность. Ты не способен отдаваться, но я сама взяла тебя. Помнишь, в храме Иштар я сказала, что молюсь за тебя. Теперь ты мой.

– Кстати, к вопросу о том, кто и как способен отдаваться. Этот твой муж…

– Твое остроумие оскудело так же, как и кошелек.

– Кто он?

Фессания улыбнулась.

– Думаю, мы друг друга стоим.

– Ты и он?

Она качнула головой.

– Ты, раб, и я. Так что будь моим зеркалом, и я тебя отполирую. Моего будущего мужа зовут Музи, он сын Гибила, финансиста. Гибил – человек очень богатый, хотя к деньгам пришел не совсем праведным путем. Музи немного глуповат, но компенсирует этот недостаток бравадой. Его страсть – охота на диких зверей. Здоров, хорошо сложен, настоящий молодой жеребчик. Укротить и обучить такого – чистое удовольствие. Я не буду вставать у него на пути, и то, что Музи не сможет покорить во мне, он компенсирует на охоте, убив львицу.

– Рискованное предприятие. Лев может откусить ему голову, оставив тебя богатой вдовой.

– Не дерзи.

– Извини. И, пожалуйста, отполируй меня еще немного. Расскажи, что такое было в том свитке, если из-за него пошли на убийство.

– Подожди, пока не встретишься с моим отцом. Любое событие лучше тысячи слов. Вот почему я приказала сделать тебе татуировку храмового раба. Эта татуировка – печать нашего с тобой частного контракта.

– Знак льва. А Музи охотник на львов.

– То, что и требуется. Он, наверное, воспринимает меня как трофей, добытый за счет его собственной смелости.

– Знаешь историю Андромеды? – спросил вдруг Алекс. – Андромеды Еврипида?

– Нет, а что?

Алекс, насколько это было в его силах, пересказал монолог Андромеды, в котором речь шла о доблести героев по отношению к женщинам.

Когда он закончил, Фессания захлопала в ладоши.

– Ты прекрасный раб! Надо будет дать тебе лютню, чтобы ты мог ублажать меня такими вот песнопениями. – Помолчав, она добавила: – Конечно, эгоист меньшего разряда всегда испытывает потребность втереться в доверие к тому, кто стоит выше. Ему важно восхищение других, чтобы иметь основание восхищаться собой. А теперь все, раб, ступай.

Получая тюфяк, Алекс узнал, что спать можно либо во дворе, либо возле кухни. Своей комнаты ему не дали, хотя свободные помещения должны были быть. Кухарка Мама Забала спала непосредственно в кухне, на полу около печи, в которой пекла хлеб, и места, где жарили на угольях мясо.

После легкого полдника, состоящего из чечевичной похлебки, ячменной лепешки и тарелки с неаппетитными на вид кусочками выловленных в реке раков, наступила сиеста, которую Алекс провел в тени фигового дерева. Во второй половине дня ему пришлось таскать воду, чистить медные сковородки и шелушить и молоть вручную зерно с помощью ступы из вулканического камня. Непрерывная болтовня Мамы Забалы позволяла получить некоторое представление о хозяйственной стороне домашнего быта, по крайней мере в той ее части, к которой имели отношение слуги, служанки, хромоногий, но еще бодрый привратник, обитатели конюшни и две кошки.

Упоминание Алексом новой госпожи вызвало уважительный и сдержанный кивок, а вовсе не доверительное изложение милых анекдотов, чего ожидал он от добродушной и словоохотливой кухарки в доме, где не было другой матроны.

Что же касается отца Фессании, то стоило Алексу затронуть эту тему, как на лице Мамы Забалы мгновенно отразилось суеверное благоговение, а глаза беспокойно заметались. Она погладила висящий на груди глиняный амулет, в котором с трудом угадывались стертые временем очертания слона.

Причина такого поведения кухарки прояснилась тем же вечером.

Услышав звучный удар гонга, Мама Забала торопливо вытерла руки.

– Пора в молельню, – объявила она. – Идем! Поешь потом.

Пройдя через двор, они оказались у широкой тростниковой двери, за которой открылось просторное, без окон помещение, скудно освещаемое несколькими лампадами. Служанки, привратник и Аншар уже стояли, преклонив колена, на набитых травой подушечках перед тяжелым и плотным черным занавесом. Расстеленный перед ним круглый, совершенно черный коврик создавал впечатление уходящей в глубь земли темной шахты. Ни статуй, ни каких-либо изображений богов, ни даров в виде жареного ягненка, вина или ячменной лепешки. Только занавес, коврик и курильница.

Мама Забала заставила Алекса опуститься на колени и сама сделала то же самое с неуклюжестью слонихи. Вошедшие вслед за ними Пракс и конюх торопливо приняли ту же позу. Пару минут спустя прибыла Фессания в белом шелковом платье. Обойдя собравшихся, она тоже встала на колени всего в трех-четырех локтях от черного провала. Алекс оглянулся по сторонам, надеясь увидеть ее отца, но никого больше не обнаружил.

Внезапно – по крайней мере для Алекса – Фессания воскликнула:

– Приди, Владыка Мардук, Маг Магов, Отец нас всех! Лугалугга! Думудуку! Бель Матати! Шазу! Туту! Сухрим! Захрим! Услышь нас, благослови нас, наставь нас.