Книга Рок-н-ролл под Кремлем - Данил Корецкий

Евсеев невольно усмехнулся. Вульфу здорово повезло. Судили его не за шпионаж, грозящий пятнадцатью годами тюрьмы или даже расстрелом, а за въезд в СССР по поддельному паспорту. Потом добавили еще статью об использовании заведомо подложного документа.

Паспорт Вульфа выглядел вполне натурально, все подписи и печати были настоящими. Однако в заключении криминалистической экспертизы указывалось на несоответствие толщины линий шестиугольников фона, равняющихся 0,3 пункта, американскому стандарту, равняющемуся 0,2 пункта, а также на отклонения в составе типографской краски обложки, где содержание синей составляющей оказалось на 16 процентов ниже стандартного. Текст отпечатан, как и положено, на струйном принтере, но краситель изготовлен на масляной эмульсии, в то время как для паспортов применяют водную основу, что затрудняет подделку, ибо тогда буквы осыпаются при любых подчистках и исправлениях… И химический состав бумаги незначительно отличался от стандарта. И толщина обложки. И так далее, и так далее. Всего восемь несоответствий.

Судя по протоколам допросов, Вульф сперва решительно отрицал факт подделки, затем выражал недоумение по поводу столь строгого отношения к столь ничтожному нарушению, потом вспомнил, что перед самым отъездом из США где-то потерял паспорт, а затем неожиданно нашел… Ну и наконец чистосердечно признался, что является членом нью-йоркского филиала коза ностры, в СССР приехал в поисках русского гангстера, родители которого якобы родом из-под Москвы, и паспорт ему изготовили специалисты Организации в частной типографии в Нью-Джерси. После такого объяснения Вульфа должны были экстрадировать из СССР и передать в руки американского правосудия как американского преступника – на что, очевидно, Вульф и рассчитывал. Но этого не произошло.

Он получил три года – максимум возможного, отбыл срок полностью в мордовской ИТК-7 для иностранцев, после чего убыл на родину. К последней странице обложки, с внутренней стороны, был приклеен конверт, в конверте – три фото, сделанные в режиме непрерывной съемки. Кертис Вульф поднимается по трапу самолета. Шаг, второй, третий. На нем мешковатый светлый костюм явно советского производства, лицо неожиданно располневшее, довольное, череп практически голый – волосы еще не успели отрасти.

Ничего больше в деле не было. Ни выпускника ракетного училища, ни факта его вербовки…

Евсеев вернул фотографии на место и закрыл дело. О шпионской деятельности Вульфа сотрудникам КГБ так и не стало известно. Судя по толстой папке дела оперативной разработки, коллеги что-то подозревали: к американцу в камеру подсаживали агентов, круглосуточно записывали его на магнитофон, пытались расколоть на допросах, да и в колонии не оставляли в покое. Но работали втемную, не имея никаких зацепок, поэтому крутились вокруг одного: почему ушел от наблюдения? А тот спокойно отвечал, что ни о каком наблюдении не знает и ни от кого не уходил. Так что результат у предшественников Евсеева получился нулевым. Правда, они поквитались с американцем для морального удовлетворения – все-таки три года от звонка до звонка…

А своему коллеге из будущего помогли: теперь можно сделать однозначный вывод, что вербовочная беседа происходила как раз тогда, когда Кертис Вульф ушел от наблюдения: 15 июля 1972 года в период между 20 и 23 часами!

Лейтенант поднял глаза и встретился взглядом с немолодым прапорщиком – дежурным архива. Тот явно куда-то торопился. Костяшкой указательного пальца он непрерывно постукивал себя по передним зубам и тихо насвистывал. Возможно, у него болят зубы, подумал Евсеев, он записан к зубному врачу и сейчас опаздывает. Но потом взглянул на часы и увидел, что уже половина седьмого.

Да, зубы здесь совсем ни при чем. Он торопится домой, потому что на работе скучно, монотонно, однообразно и серо. А что дома? Яркая жизнь, увлекательные события, всплески адреналина? Да нет, ничего этого, конечно, нет – такая же серость, однообразие и тоска: бутылка пива да телевизор. Потому что совершенно точно, что нет у этого прапорщика ярких мазков в жизни и никто не ждет его на углу Оружейного и Фадеева в красивом платье и с пышной шапкой волос, перехваченных пружинистым обручем… Нет у него Шурочки, нет самой красивой девушки в мире.

И Юра от души посочувствовал прапору.

…Три месяца назад, когда только-только проклевывалась весна, в традиционную дату коммунистического субботника, мэр объявил внеплановую, вроде не приуроченную ни к какому событию, генеральную уборку столицы.

Что удивительно: канули в Лету бесплатное образование и здравоохранение, профсоюзные путевки, исчезли народные дружины, в сотни раз взлетела квартплата, однако из всех достижений социализма в постсоветской России прижился только субботник, как его ни называй, потому что в нем заключена притягательная для правящих классов идея эксплуатации бесплатного труда.

И у них в Управлении – цитадели государственной безопасности, призванной разоблачать чуждую идеологию, охотно поддержали эту основополагающую для рабовладельческого и коммунистического строя идею: отложили поиск шпионов, разработку экстремистских организаций, противодействие терроризму и дружно вооружились тряпками, ведрами, граблями да лопатами. Потому что с незапамятных времен считается, будто этот сверхурочный бесплатный труд гораздо важнее основного и платного, ибо именно здесь проявляется идеологический стержень каждого работника, его сознательность и преданность партии и правительству… Тем более, что ожидался объезд городского руководства, а Юрино начальство, как и любое другое, любило показать себя с наилучшей стороны перед более высокими начальниками.

Юра на всю катушку принял участие в этом наиважнейшем мероприятии, а когда объезд произошел, работы быстро свернулись, и где-то в час дня он уже пил чай у своего давнего друга Лени, потому что тот схлопотал ангину и сидел дома с температурой.

Леня успел стать кандидатом искусствоведения, занимался вопросами кино, мотался – с огромным удовольствием! – по всевозможным кинофестивалям, мечтал стать продюсером и сделать такой фильм, который бы собрал всех «Оскаров», какие только есть, и снял такую кассу, какую еще никто не снимал. Юра не мог рассказать другу о своей мечте, потому что у контрразведчика и мечты засекреченные. Он только подумал, что каждому свое: одним ездить по кинопросмотрам, другим – ловить шпионов…

От Ленчика Юра шел пешком. Воистину говорят: ничто не бывает случайно! Что стоило ему повернуть направо, к метро, – как обычно, когда он возвращался от старого друга? Но Юра залюбовался чистым весенним небом, набухшими почками старых деревьев и пошел пешком. Немного саднило ладони, потому что брезентовых рукавиц не хватало: ко всеобщему изумлению, на этот субботник вышел весь высший командный состав. Молодежь, естественно, лопаты и грабли оставила себе, а рукавицы уступила начальству – ведь, не дай бог, заноза, а?.. Как завтра смотреть в глаза любимому руководителю?

Юра вспомнил своего начальника, полковника Кормухина, весьма грузного товарища, который неистово, дико покраснев лицом, выдирал из промерзшей земли громадную трухлявую доску, а Юра не выдержал, подошел, рванул эту доску, как говорится, одной левой…