Книга Осень на краю - Елена Арсеньева

Саша раньше думала, что порывы раздражения, охватывающиеодновременно то одну, то другую палату, а то и весь госпиталь, могут бытьсвязаны с положением на фронте. К примеру, дошла весть о каком-то бессмысленномпоражении. Или кто-нибудь прочел в газете очередную заметку о деле бывшеговоенного министра Сухомлинова. Описания совершенных им преступных глупостейприводили людей в состояние неконтролируемого бешенства и были вредней иопасней известий о самых сокрушительных фронтовых неудачах. Лазаретноеначальство посовещалось и довело до сведения медперсонала: газеты, в которыхимеется упоминание о деле Сухомлинова, в палаты не пропускать или же страничкусоответствующую изымать. Но в тот день, когда в госпитале намечено быловыступление артистов драматического Николаевского театра, в газетах не писалипро Сухомлинова, да и газет в палаты еще не принесли, а между тем все раненыесловно бы враз встали не с той ноги… даже те, кто не вставал или вовсе не имелног.

Впрочем, сначала концерт шел хорошо.

Раненые с выражением терпеливой скуки выслушали дуэт Лизы иПолины из «Пиковой дамы» в исполнении двух сильно увядших актрис второгосостава и только плечами пожимали, когда услышали название оперы, потому что«боевик был лучше». Под «боевиком» разумелся знаменитый фильм «Пиковая дама»,который так и анонсировался на афишах – «ПРЕКРАСНЫЙ ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ БОЕВИКСЕЗОНА!!!». Недавно он с шумом прошел по всем электротеатрам Энска, причем наПасху некоторые ходячие раненые получили пригласительные билеты наблаготворительный сеанс и потом столько раз пересказывали содержание «боевика»в палатах, что в конце концов даже те, кто в синематограф не ходил, уверовали,что своими глазами видели, как «Мозжухин удушил старуху за три заветные карты»(знаменитый синематографический актер Иван Мозжухин играл в «прекрасномхудожественном боевике сезона» Германна). Но ладно, с этим номером как-тообошлось.

Когда Клара Черкизова, тряся немыслимым количеством юбок,выкрикивала, изображая Сильву:

Час-ти-ца черта в нас

Заключена подчас,

И сила женских чар

В груди рождает жар!

— палата стонала и ревела. И «плохие», и «хорошие» раненые сравным восторгом вглядывались в мельканье точеных Клариных ног, обтянутыхчерной сеточкой чулок. Она бисировала четырежды и, выскочив наконец из палаты,доверительно шепнула оказавшейся рядом Саше, что ее подопечные просто душки,однако она из-за них осталась совершенно без ног и домой ее придется нести наносилках.

Но так повезло в тот день только Кларе.

Куда менее благосклонно приняли раненые явление старогокомика Малова и исполненные им басни Крылова.

– Ты нам лучше Маяковского продекламируй! Или Бурлюка! –выкрикнул вольноопределяющийся с безумной фамилией Получайло, слывший человекомначитанным. – А Крылова давно пора на свалку, он устарел еще в прошлом веке.

– На свалку, на свалку! – заблажили раненые.

Малов удалился посрамленный, потому что про Маяковского иБурлюка вовек не слыхивал, а прибежавший на шум дежурный доктор с великимтрудом зрителей угомонил, пригрозив… оставить на обед без клюквенного киселя.

Саша мигом вспомнила, как в детстве тетя Оля их с Шуркойвраз утихомиривала угрозой оставить на обед без сладкого. Разумеется, речь шлане о дурацком клюквенном киселе, который Саша теперь пила лишь оттого, чтоничего лучшего в госпитале не варилось, а о каком-нибудь эклере или«сенаторском» бисквитном пирожном с вареньем и взбитыми сливками. Однако онаневольно усмехнулась, подумав, что эти ослабевшие мужчины – те же дети и праваТамара Салтыкова, блаженненькая, но вместе с тем мудрая, которая и воспринимаетих, как детей. А она, Саша, вечно все усложняет… И вообще, Бог даст, нынче сконцертом все обойдется.

Но стоило в палату войти Игорю Вознесенскому, как онапоняла: не обойдется, надо ждать самого дурного…

Игорь Вознесенский читал Блока – «Петроградское небомутилось дождем» – то знаменитое, страшное, пророческое его стихотворение,которое с первых дней войны затмило популярностью и «Я – Гамлет. Холодееткровь, когда плетет коварство сети», и «По вечерам над ресторанами горячийвоздух дик и глух», и «Под насыпью, во рву некошеном, лежит и смотрит, какживая», и «Дух пряный марта был в лунном круге, под талым снегом хрустелпесок», и «Вновь оснеженные колонны, Елагин мост, и два огня», и «Открытпаноптикум печальный один, другой и третий год», и «О весна без конца и безкраю, без конца и без краю мечта!»… Оно затмило все, написанное Блоком прежде,однако в ту пору никто не знал и не мог знать, что и этим стихам в самом скоромвремени предстоит быть побежденными «Двенадцатью», которые, впрочем, рано илипоздно канут в небытие вместе с «Петроградским небом…», ну а нетленнымиостанутся именно дух?и, и туманы, и перья страуса склоненные, и голос женщинывлюбленной, и хруст песка, и храп коня, и город, истаявший в каком-то испуге,рыдающий, влюбленный, у чьих-то ног, и вонзенный в сердце острый французскийкаблук, и, конечно, черная роза в бокале золотого, как небо, «аи».

Ну а сейчас в госпитальной палате Игорь Вознесенский читалименно это:

Петроградское небо мутилось дождем,

На войну уходил эшелон.

Без конца – взвод за взводом и штык за штыком

Наполнял за вагоном вагон.

В этом поезде тысячью жизней цвели

Боль разлуки, тревоги любви,

Сила, юность, надежда… В закатной дали

Были дымные тучи в крови.

И, садясь, запевали Варяга одни,

А другие – не в лад – Ермака,

И кричали ура, и шутили они,

И тихонько крестилась рука.

У Саши стеснилось горло. Она первый раз видела Вознесенскоготак близко, не на сцене, первый раз с той ужасной минуты, когда… А может быть,у нее стеснилось горло вовсе не от воспоминаний, а от той дрожи, мучительнойдрожи, которая пронизывала сейчас его голос?

Вдруг под ветром взлетел опадающий лист,

Раскачнувшись, фонарь замигал,

И под черною тучей веселый горнист

Заиграл к отправленью сигнал.

И военною славой заплакал рожок,

Наполняя тревогой сердца.

Громыханье колес и охрипший свисток

Заглушило ура без конца.

Уж последние скрылись во мгле буфера,

И сошла тишина до утра,

А с дождливых полей все неслось к нам ура,

В грозном клике звучало: пора!