Книга Роман лорда Байрона - Джон Краули
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Итак, благосклонный Читатель этих неблагонравных страниц, кем бы ты ни был (тут я простираю к тебе призрачную Руку и шлю бесплотное Приветствие твоему чуткому вниманию — вкупе с признательностью за долготерпение!), история Али поведана от начала и до конца — вплоть до его взятия под Стражу жестокосердым (и не вполне трезвым) мировым Судьей и заключения в тюрьму Толбут, высившуюся у моря в Старинном Королевском Городе, близ стен которого стояло Аббатство Сэйнов — и, вне сомнения, стоит по сей день, Стоит ли удивляться тому, что Али, запертый один в каменном Узилище, в предрассветные часы, когда властвовала тьма, непроглядней которой он еще не видел, мог счесть возможным, что во сне воистину совершил то, в чем его обвинили! Не он ли в воображении тысячу раз лишал лорда Сэйна жизни? Не он ли поднялся с постели — вооружился — и спящим взобрался на верхушку горы, прежде чем его пробудил некий добрый ангел? И не могло ли случиться так, что если во сне он только направлялся к роковой башне, то наяву он спускался от нее, уже свершив… О! — но нет! Невероятно! Как это — во сне бороться с человеком, чья сила куда как превышала обычную, одолеть его, удушить, связать — подвесить, будто тушу в лавке мясника, — нет! И однако все эти картины проносились в голове Али, густая тьма словно бы водила по его лицу ледяными пальцами, и ночи не было конца. Порой, в зловещую минуту, нам кажется: все это лишь сон; но хотя сновидение порой и кажется былью до самого мига пробуждения — наяву мы плачем в бессильной ярости, зная наверняка, что окружает нас, увы, не греза. Холодные влажные стены вокруг Али были настоящими — его отец по-настоящему мертв — все вокруг слишком, слишком подлинно — шаги Надзирателя за дверью — отдаленный рокот прибоя на скалах. Подавленный ужасом действительности, Али громко застонал: тяжелые шаги на минуту затихли, потом послышались снова.
Наконец Али бросился на отведенное ему убогое ложе и уснул — но во сне еще ожесточенней боролся с отцом — наступал на него — разил насмерть; во сне он очнулся и обнаружил, что ему ухмыляется отец, «в таком же виде, как при жизни»; затем и вправду очнулся — и, объятый страхом, не сразу понял, где находится: в могиле — в Аду — или в корабельном трюме (ближе к рассвету начался прилив, и волны бились о фундамент тюрьмы) — или же нигде — в небытии — слепота, биение сердца. Мы бы, верно, не согласились повторить нашу жизнь заново — разве что час-другой, и то, если прожили насыщенный век, — однако же, коли в уплату за счастливые минуты придется провести хотя бы одну такую ночь, мы скорее оставим все наши дни во владении Сатурна — и не станем их доискиваться.
Но вот какой-то шум в коридоре снаружи окончательно стряхнул с Али остатки болезненного сна. Оковы, прикрепленные к массивному крюку в стене, не позволяли ему дотянуться до зарешеченного окошка в дубовой двери, за которой раздались испуганные вопли Надзирателя — треск и грохот сломанного стула или какого-то орудия — крики смолкли — молчание. Прямо за дверью послышался звон ключей из громадной связки, и Али совершенно отчетливо услышал, что замок пробуют отпереть, неторопливо и методично пробуя ключи один за другим. Али настороженно ждал; дверь распахнулась.
Тусклая лампа высветила на пороге человеческую фигуру — это был мужчина, но кто именно, различить не удавалось. Он вошел уверенным шагом, хотя и наугад, и Али отшатнулся в изумлении: при слабом лунном луче, сочившемся сквозь узкую оконную прорезь, он увидел перед собой Негра геркулесового сложения, без рубашки, облаченного в длинную рваную хламиду черного цвета.
«Кто ты? — спросил Али у вошедшего. — Кто послал тебя?» Ответа не последовало: чернокожий был глух или таким казался — но также и слеп: огромные желтые глаза на темном лице смотрели в никуда — хотя и видели, словно посредством иного чувства. После недолгой заминки — когда он будто прислушивался к тому, что ожидал найти в камере, — негр опустился перед Али на колени и принялся, как он уже проделал с входной дверью, поочередно примерять ключ за ключом из громадной связки к кандалам Али, пока наручники не упали на пол.
Прежде чем Али успел потребовать объяснений от своего диковинного избавителя, черный великан шагнул к распахнутой двери и босыми ногами ступил за порог; там он оглянулся — или, вернее, обернулся, словно невидящие глаза могли сообщить, следует ли за ним узник, — в точности как медведь, сопроводивший юношу (во сне) к телу отца, — однако Али не сразу двинулся с места. Разум в ту минуту обретался где-то далеко от него; благоразумия и осторожности он был лишен; впереди, куда направлял его темный вожатый, маячила свобода — но неведомое чувство, которое он не мог объяснить, его удерживало: он смутно ощущал, что бегством утвердит себя в глазах общества убийцей лорда Сэйна. А разве — подсказал тот же непонятный внутренний голос — он уже не заклеймен обществом как преступник? И если об этом всему миру пока не известно, то разве объявленной вины не достаточно, чтобы взять его и повесить? И хоть кто-нибудь питает к нему дружеские чувства? Не вдаваясь в долгие размышления — на которые он сейчас был и неспособен, — Али нашел правильный ответ на эти вопросы и все им подобные; и потому вскочил на ноги, словно объятый пламенем, вспыхнувшим в груди, и ринулся к выходу.
Они с проводником устремились по мрачному коридору прочь. Тюремный Сторож недвижно лежал в углу — оглушенный ударом, не то скованный Страхом: вникать Али не стал. Босые черные ноги ступали по плитам бесшумней кошачьих лап; вожатый шагал широко и уверенно, однако слегка вытянув руки перед собой — словно чтобы избегать препятствий. Широкие ворота Толбута, сквозь которые недавно прошел Али, стояли приоткрытые; беглецы тотчас же оказались на улице, где не горело ни одно окно. «Куда ты ведешь меня? — шепнул Али вожатому на ухо. — Кто твой хозяин?» Но тот — даже не повернув головы, хотя это и не казалось дерзостью — продолжал идти по направлению к гавани, где прилив поднял скопище мелких парусников, которые покоились на мягкой зыби, точно стадо спящих коров. Там чернокожий без колебания, не дожидаясь Али, шагнул с пристани в открытую лодчонку и — явно припомнив былые навыки — взялся за весла, вставил их в уключины и взмахнул ими, едва Али прыгнул следом.
Последние яркие утренние звезды! Беззаботно раскинутые белоснежные бедра Авроры, ежедневно создаваемые заново взором Аполлона из-за края вселенной! Судно устремилось к устью гавани, ветер посвежел, и Харон (ну, значит, Харон — Али о том не волновался) оставил весла, поднял парус и взялся за румпель. Али понял свою задачу — хотя можно было ожидать, что роли распределятся совсем иначе, — взялся за весла и с охотой начал грести; наверное, только размеренная работа рук смогла успокоить его сердце и наполнить радостью. Вскоре они обогнули мыс, покинув пределы Гавани, и день еще только начинался, когда вдали возник Корабль, стоявший на якоре в удаленной бухте — куда и направил судно их кормчий. Едва они приблизились, на баке мигнул огонек — и мигнул снова.
Али еще не успел толком осознать, что корабль дожидался его прибытия, как паруса взвились, натянулись под напором ветра — залязгала якорная цепь, наматываясь на ворот, — а с планшира со стуком был сброшен трап, как раз когда суденышко, доставившее Али, коснулось борта. Что предпринять дальше — не стоило раздумий: лодка плясала на воде, и Али, ухватившись за веревочную лестницу, увидел над собой два лица, увенчанные шляпами: незнакомцы жестами его приветствовали. Али живо — душа его теперь ожила — взобрался по шаткой лестнице наверх, где крепкие руки тотчас ухватили его и подтянули на палубу. Оглянувшись, он увидел, как недвижный негр — бесстрастно смотревший перед собой, точно резная фигура на водорезе, — лишь только Али оказался в безопасности, повернул румпель, переставил парус и двинулся к берегу, ни разу не оборотив головы. Али готов был его окликнуть, однако не знал как — да и зачем, — и не был уверен, что его услышат. Повернувшись к Джентльменам, принявшим его на борт, он пробормотал только «Благодарю вас», не находя, что добавить.
