Книга Запределье. Осколок империи - Андрей Ерпылев

* * *

«И чего я так долго колебался, — думал Алексей, склонившись над трофейной картой. — Надо было еще года два назад…»

Успех вылазки превзошел все самые смелые ожидания.

Казачий отряд в три сотни сабель прошел Кирсановку, не встретив никакого сопротивления, и обрушился на летние лагеря Кедровогорского гарнизона, застигнув врасплох никак не ожидавших внезапного удара солдат. Красноармейцы были настолько ошеломлены, что отказывались верить своим глазам. Почти через десять лет после завершения Гражданской войны, вдали от любых границ, из ниоткуда образовались сотни отлично подготовленных, экипированных и вооруженных кавалеристов. Потеряв не более десятка конников, «армия» Коренных захватила тысячи винтовок, два десятка пулеметов, батарею «трехдюймовок» и три броневика, сумев вооружить стекавшихся со всех сторон добровольцев из крестьян и раскулаченных, горящих желанием отомстить советской власти. Слух о взявшихся ниоткуда мстителях на крыльях летел впереди отряда Коренных, превращая три сотни казаков во многие тысячи и заставляя натерпевшихся от советской власти крестьян бросать дела и семьи ради святой мести «краснопузым».

Путь лежал на почти беззащитный и ничего не подозревающий Кедровогорск — первым делом казаки перерезали телефонную линию.

— Как с этими поступим? — Мироненко, повышенный до подъесаула, указал нагайкой на понурые шеренги пленных красноармейцев и сельчан, выстроенные на базарной площади Кирсановки. — В расход?

— Нет, — покачал головой войсковой старшина. — Мы не звери… Отдели большевиков, а оставшихся спроси, не хочет ли кто примкнуть к Добровольческой Армии.

— А с большевиками что?

— Вот их — в расход! — рубанул ребром ладони воздух Коренных, скрипнув зубами.

— Слушаюсь!

Многие партийные пытались затеряться в толпе, прикинуться ничего не понимающими, но желающих указать на них пальцем было более чем достаточно… Несколько десятков совслужащих, нескольких красных офицеров, активистов, комсомольцев отделили от толпы пленных и погнали к лесу, подгоняя пиками и нагайками. Некоторое время спустя оттуда донеслись дикие крики, плач, женский вой… От этих звуков число желающих примкнуть к победителям сразу увеличилось в несколько раз. С линялых красноармейских гимнастерок — большинство солдат было теми же крестьянскими парнями, призванными новой властью на службу, — спарывались петлицы с маловразумительными треугольничками, а плечи украшались запасенными заранее красными суконными погонами с литерами «1СД» — «Первая Сибирская Дивизия». До дивизии, конечно, было еще далеко, но четыре пехотных батальона войско Коренных приобрело.

К вечеру на базарной площади оставалась всего пара сотен человек, отказавшихся изменить присяге. Красноармейцы, в основном бывшие горожане, хмуро поглядывали на окружавших их казаков и, судя по всему, прощались с жизнью.

— Этих тоже в расход? — свежеиспеченный подъесаул, кривясь, отскребал ногтем капельку засохшей крови с рукава.

— Черт с ними, — сплюнул Алексей Кондратьевич, уже удовлетворивший жажду мщения сполна. — Отгони их к лесу. Пусть выроют могилу и похоронят своих по-человечески. Негоже русских людей воронам да собакам на поживу бросать. Пусть и краснозадых…

— А после?

— Каждому по двадцать пять нагаек и пусть проваливают на все четыре стороны.

Вооруженные лопатами бойцы поплелись под конвоем к лесной опушке, куда уже густо слеталось воронье со всей округи, привлеченное давно не виданной поживой…

* * *

Гриша Полешков залег за железнодорожной насыпью и переждал, пока поверху проедет кавалерийский разъезд. Ничего не подозревавшие казаки мирно переговаривались между собой, тлели в ночной темноте алые огоньки самокруток.

«Эх, жаль патронов нет, — сжимал в кулаке рубчатую рукоять бесполезного нагана комсомолец. — Хотя бы три штуки — уж тут-то я бы не промахнулся…»

Двадцатилетний парень скрипнул зубами, вспомнив, как с другими бойцами, отказавшимися служить белым, всю ночь напролет рыл обширную яму. А потом, поутру, отупев от непривычной работы, балансируя на грани обморока от вида и запаха крови и развороченной плоти, стаскивал туда тела порубленных озверевшим казачьем мужчин и женщин. Многих, носивших залитую кровью военную форму он знал по недолгой срочной службе, других — гражданских — никогда доселе не видел. Но все они теперь были ему близки, и за всех он поклялся отомстить взявшимся ниоткуда палачам в погонах. Мысль о мести превратилась в горячее, жгучее желание, когда из груды мертвых тел они с Минькой Строговым, дружком по отделению, извлекли зарубленную девушку, наверное, комсомолку, совсем еще девочку с некогда русыми, а теперь слипшимися и почерневшими от крови косами…

От неловкого движения присохшая к рубцам на спине гимнастерка с треском оторвалась от свежей коросты, и паренек до крови закусил зубами запястье, чтобы не вскрикнуть от дикой боли, чувствуя, как по исхлестанной казачьими нагайками спине струится что-то горячее. Самой порки он почти не помнил, потеряв сознание на первом десятке ударов, прожигающих тело раскаленными спицами.

«Ничего… ничего… — беззвучно пробормотал он вслед удаляющемуся разъезду. — Вы мне за все ответите… Все ответите, до последнего…»

Стук копыт стих вдали, и Гриша поднялся на ноги, сунув наган за опояску галифе — ремень отобрали сразу.

Оружие он обнаружил внезапно для себя, когда тащил к могиле своего ротного командира товарища Рыжкова, и в первый момент обрадовался, украдкой спрятав оружие за пазуху: мечта о мести становилась реальностью. Выхватить, когда рядом останутся несколько врагов… То, что барабан остро пахнувшего порохом револьвера пуст, выяснилось позже. Командир отстреливался до последнего патрона.

Но теперь боец Полешков рисковал совершенно осознанно. Целью его ночного путешествия были стреноженные кони, примеченные еще засветло. Выросший в деревне и не раз гонявший с ребятами лошадей в ночное, он умел управляться с упряжью и дал бы фору иному профессиональному наезднику. Увести одного коня из табуна подальше от остальных, вскочить в седло…

Коноводов было всего трое. Трое пожилых мужиков, не годившихся к строевой службе, мирно дремали у костерка, и Гриша вскоре понял причину: порывом ночного ветерка от костра пахнуло таким ядреным запахом самогона, что у непьющего парня заслезились глаза. Оставалось лишь осторожно, стараясь не звякнуть, оттащить в сторону составленные в пирамиду карабины. Клацнув, затвор одного из них мягко пошел назад, обнажив маслянисто блеснувший в отсветах затухающего костра патрон. Это было гораздо лучше нагана с пустым барабаном.

С оружием в руках парень постоял над мирно спящими белогвардейцами (погоны на плечах были видны даже в неверном свете угольев), разрываясь между местью и чувством самосохранения. Его не беспокоило, что все трое годились ему в отцы — среди зарубленных тоже было немало пожилых людей, женщин и почти детей. Если бы вместо кавалерийского карабина в руках была привычная «трехлинейка» с непременным штыком, он не колебался бы ни секунды. Но без холодного оружия бесшумно лишить жизни трех человек было немыслимо. Не душить же их поясным ремнем, в конце концов, или разбивать черепа окованным железом прикладом?