Книга Городские ведьмы - Юлия Перевозчикова

– Повезло, мне это тоже предстоит, через два года и моего старшенького надо куда-то определять… Ух, даже думать не хочется!

Встряла Алина:

– Таня, а ты не хочешь провериться на приборе? Можно и поле измерить, и силу воздействия. – Карие глаза Кривенко смотрели с явной иронией, хотя голос был ровным. Ее поддержала женщина, представлявшая прибор:

– Да, попробуйте, у нас столько наработок! Это все магнитное поле. Вот Вадим Виленович весной приходил проверялся, у него и у Алины Александровны максимально зафиксированный уровень излучения! Удивительно!

Татьяна усмехнулась: «Ну Алина, ну просто детский сад какой-то. Абориген песочницы». Кривенко продолжала подначивать:

– Так что, рискнешь? Или такая видная ведьма, как ты, поле не меряет?

– Да, Тань, порадуй Алину, померяй поле, интересная, кстати, штука этот прибор. – Вадим снисходительно улыбался, глядя на свою верную соратницу Алину. Только что по голове не гладил: «Успокойся, деточка».

Таня развеселилась:

– Давайте, в чем проблема? Что надо надевать, где подсоединяться?

– Вот сюда идите, – засуетилась женщина, – садитесь, давайте ручку, сейчас датчики подключим, вот видите – стрелочка на нуле, стоп, что это она задергалась?

Татьяна взяла себя в руки. Ее уже распирало от внутреннего хохота. Включили приборы, тонкая красная стрелка дрогнула и мгновенно оказалась за пределами шкалы. Что-то замигало, запищало, задрожал свет в павильоне… Дама, обслуживающая прибор, не на шутку заволновалась:

– Господи, что это? Это поле у вас такое? Или скачки напряжения? Что происходит? Все же сейчас перегорит.

– Ничего страшного, – Вадим подошел к Тане и стал аккуратно снимать датчики, – сейчас ведьму из сети выключим, и все станет на место. – Он присел на корточки и заглянул Татьяне в глаза: – Шалишь?

– Немного.

Кривенко стояла сникшая, не зная, как реагировать на происшедшее.

– Ну что, девочки, померялись силами? Алиночка, сходи попей кофейку, я скоро приду. Мне с Таней поболтать надо. Не обидишься?

Соратница кивнула и покорно удалилась. По ее гордой, прямой спине было видно – обиделась. Хотя виду подавать не желала. Таня только сейчас поняла, как сильно Алина Кривенко любит Струганова. Настолько сильно, что, несмотря на бешеную гордыню, уже много лет играет исключительно по его правилам. А могла бы повернуть все по-своему. Она же ведьма, крепкая, страстная и злая. Хотя истинной силы своей не ведает. Точнее, принимает за силу немного не то… Но таков выбор Алины… Никто ей помочь не может, да и не захочет, наверное. Не рискнет. Они с Вадимом отошли в сторону, к большому витринному окну во всю стену, где практически не было народу.

– Любит она у тебя задираться все-таки.

– Да, такой характер, я привык. Зачем ты пришла, Таня?

Женщина молча открыла сумочку и достала черное маховое перо.

– А-а-а, – протянул Вадим, – я давно, кстати, хотел спросить – твое?

– Что я тебе, Финист Ясный Сокол? Нет, конечно.

Струганов протянул руку:

– Можно? На память?

– Вадик, я, собственно говоря, за ней, за твоей памятью… Я скоро… Ну, в общем, ты понимаешь. Для меня твои воспоминания – это цепи. Они слишком яркие…

Она протянула руку к его лбу, он не отстранился, а только поймал ее ладонь, прижал к губам.

– А можно хоть что-нибудь оставить? Пожалуйста.

– Я могу перенести это далеко в детство, когда мы все открыты чуду. Хочешь?

– Хочу.

Теплая ладонь легла на его лоб, глаза сами закрылись… Они стояли посреди большого поля, он и Таня, вернее, кто-то очень похожий на нее, красивая молодая женщина в белом с черными разводами платье держала его за руку. Вадим посмотрел на свою ладошку и увидел, что она маленькая, детская, и сам он мальчик лет пяти, незнакомая женщина ведет его из леса… Вадик заблудился, убежал от бабушки, она нашла его, привела на поле, где за холмом уже маячила деревня… Женщина отпустила руку мальчика, ласково потрепала волосы и, подтолкнув в сторону деревни, сама направилась к лесу. Вадим посмотрел ей вслед и увидел, как красивое странное платье стремительно превращается в черно-белые перья и с дальнего конца поля взлетает большой красноносый аист. Точнее, аистиха…

…Холодный ветер из распахнувшихся дверей выставочного павильона дохнул в лицо Вадима, вокруг по-прежнему клубилась выставка, Тани рядом не было, а в руках отливало антрацитом маховое перо аиста.

Глава десятаяТайные страсти Марьяны Шахновской

Никогда еще Марьяна Шахновская так много не работала, как в этот декабрь. Сделки шли практически одновременно, у нее, ее агентов и даже у стажеров. Стажеры, как и положено новичкам, вели себя совершенно по-идиотски – все путали, ссорились то с продавцами, то с покупателями, теряли документы, впадали в истерики и звонили на мобильный исключительно с городского. Шахновская ругалась, утешала, объясняла, исправляла ошибки, вытирала носы, раздавала подзатыльники. Носилась от одного нотариуса к другому, улаживала шероховатости с недостающими бумажками, ездила в ГБР, похожее в это время года на душный гудящий улей. Еще ей, как самой коммуникабельной среди менеджеров, приходилось по слезной просьбе начальства усмирять страсти в сидящих на договоре коммуналках, которые в аккурат к Новому году начинали бунтовать. А это значило ходить в гости, пить чай и выслушивать обиды жильцов друг на друга и их же жалобы на нерадивого агента. И все равно почти каждый вечер, несмотря на безумную усталость, она шла показывать Глебу очередную квартиру. Потому что этот вечерний просмотр был самым прекрасным и самым мучительным переживанием, что когда-либо случались в жизни Марьяны. Установлено великими, да что великими, простые смертные тоже до этого додумались: любовь – наркотик, иногда с мгновенным, иногда с постепенным привыканием. Шахновкая сопротивлялась долго, но сломалась в один день. После первого и единственного поцелуя, случившегося будто невзначай, на очередном просмотре.

С тех пор, как Глеб поцеловал, просто наклонился и поцеловал прямо в губы, ей никак не удавалось успокоиться. Вспоминался и вспоминался холодный вечер очередного суетливого дня, когда она прибежала показывать маленькую жилую мансарду на Съезженской. Сломалась маршрутка, ее высадили за квартал, Марьяна запыхалась, раскраснелась от спешки… Глеб вышел навстречу, улыбнулся, наклонился и… Его твердый теплый рот коснулся ее губ, слегка раздвинув их… Сердце прыгнуло сначала в горло, потом в желудок, потом куда-то вниз живота… Скорей всего, он чего-то «такого» не подразумевал, успокаивала себя Марьяна, в его среде так принято. Все друг с другом целуются и фамильярничают. Но, как положено добропорядочной женщине, строго попеняла, а если быть честной, смущенно пробормотала, что шокирована и, пожалуй, не стоит так здороваться, она не привыкла. Титов как-то странно улыбнулся и больше никогда при встрече не целовал. Вообще стал держаться холоднее. Не брал за руку, когда переходили дорогу, не обнимал за плечи невзначай. В общем, вел себя предельно корректно. Вот только легче от этого не становилось ни капельки. Поцелуй так и оставался на губах несмываемым воспоминанием, уносившим менеджера Шахновскую в запретные дали. В самые неподходящие моменты, естественно. Например, на деловой встрече. Или в банке. Она попробовала вспомнить уроки Алины Кривенко по медитации и концентрации. И даже пару раз принималась гундосить мантры, закрывшись в туалете агентства. Помогало слабо. Может, оттого, что старший менеджер медитировала крайне нерегулярно – уж очень боялась быть застуканной за странным занятием. А ничего другого для успокоения души придумать не могла. Так что оставаться спокойной и сосредоточенной удавалось недолго. От силы полдня. Точнее до вечера, когда Марьяна начинала трепетать, едва завидев высокую фигуру Глеба Титова под номером дома. На зрение менеджер по недвижимости с детства не жаловалась – видела далеко, узнавала сразу. Метров за тридцать. Даже в густом сине-черном сумраке декабря. И, оказывается, достаточно одного прикосновения, просто случайного касания руки, чтобы завибрировать и почувствовать себя бесконечно счастливой и несчастной одновременно! Какие мантры! Какая загруженность! Все ерунда. Тем более при ее-то гибком графике! Его Шахновская научилась составлять мастерски, в нем неизменно находилась лазейка в расписании для встречи с Титовым, безупречно согласованной с режимом съемок журналиста. Сколько же они посмотрели вариантов? Несметное количество! Кажется, они осмотрели все виды однокомнатных квартир, существующие в городе. И все отвергли. И неудивительно! Марьяна сама подталкивала отказаться, тыкая в видимые ее наметанному глазу недостатки и слегка преувеличивая их. А Глеб ничего не имел против, поддерживая игру под названием «Покупка квартиры». Почему игру? Потому что, заглядывая в светлосерые, насмешливые глаза, она видела, что он прекрасно понимает суть Марьяниных маневров. И тоже играет, и, кажется, не с квартирой, а с самой Шахновской, как опытный кот с глупой самонадеянной мышкой. От подобных мыслей становилось страшно и сладко. Как на русских горках. Вообще все этой странной осенью и зимой казалось только фоном, на котором происходило безумие менеджера по продаже недвижимости, взрослой, серьезной женщины по имени Марьяна. «Остановись, пока не поздно, остановись!» – твердила себе Шахновская в редкие минуты просветления. Но сил не хватало. Эти вечерние «деловые» встречи наполняли какой-то пронзительной терпкой радостью, как настоящая крымская мадера, когда-то, еще в юности, они с Колей пили ее в маленьком ресторанчике у моря. Вкус мадеры почему-то слился в сознании Марьяны с ощущением беспричинного счастья, со светлой, глупой радостью бытия. Хотелось пить то небольшими глотками, медленно, то разом, захлебываясь от горьковатого полынного вкуса… Наконец даже домашние, занятые ремонтом бывшей комнаты тетки Люси, стали замечать ее странности. Как-то глубоким вечером, когда она даже не пришла – приползла, еле волоча ноги, измученная двумя нотариатами и вечерней порцией «любовного напитка», муж усадил ее на кухне в уютное кухонное кресло, предназначенное для душевных разговоров. Налил крепкого чая, придвинул вазочку со всевозможной выпечкой из «Севера». «Надо же, – подумала Марьяна, жуя рассыпчатое «Суворовское», – даже в кондитерскую заскочил, не только ужин приготовил. Молодец. Про меня такого не скажешь…» Николай взял новую, свежесделанную табуретку, еще не покрытую ничем и поэтому пахнущую деревом, и сел напротив жены. Подождав, пока утомленная супруга выпьет первую кружку чая и съест парочку печений, осторожно поинтересовался: