Книга Конкурс песочных фигур - Татьяна Краснова

Праздничные дни побежали, один другого ярче – с парадным маршем духовых оркестров, феерическим взлетом воздушных шаров, шумным конкурсом песочных фигур на пляже. Гарольд с Мартой были от всего в восторге, казались неутомимыми, несмотря на возраст, – бесстрашно лезли в корзину, чтобы взлететь под небеса, на вечере в стиле ретро не сидели на лавочке, а отплясывали вместе с белогорскими пенсионерами, бойко обежали всю Благовещенскую усадьбу и даже на колокольню поднялись. Только перед старинными картинами замерли, и надолго. Карина еле успевала отвечать на их вопросы, даже Ане пару раз пришлось звонить, чтобы уточнить исторические данные. Бодрые, заводные экскурсанты были ей симпатичны, и все-таки она не могла дождаться, когда же кончится очередной день и настанет вечер – дома, на Белой Горке.

Володя тоже дома не сидел – от присутствия на открытии праздника, среди отцов города, было не отвертеться, а соревнования по воздухоплаванию он просто не мог пропустить, потому что в них участвовал его замечательный Рома. Но и потом, на необязательных мероприятиях Карина то и дело замечала его в толпе, махала рукой, подпрыгивая, чтобы и он ее заметил, и радостно ловила его взгляд, пока Гарольд с женой, посовещавшись, не предложили: пусть ее супруг присоединяется к ним без всяких стеснений. Они будут счастливы с ним познакомиться. Карина начала было что-то объяснять, но немец замахал руками: ничего не надо говорить, они все знают, Роберт давно рассказал. Влюбленная пара была для туристов такой же занятной достопримечательностью, как и все остальное.

Итак, белогорское общество их с Володей уже поженило, отметила Карина. Их так давно видят вместе, что это произошло автоматически. Почему же у нее самой вдруг возникла заминка? Не из-за смехотворных же недоразумений с показным романом. Мало ли какими причудливыми путями знакомятся и сближаются люди. И пусть они порой смотрят на одно и то же, а видят совсем разные вещи или слышат друг друга как в глухой телефон. Только Володя смотрел на нее, как экскурсанты – на рокотовские картины, неотрывно, забыв обо всем остальном, так, что хотелось тоже обо всем забыть и остаться в его взгляде, перетечь в него. Только с Володей она чувствовала надежный, защищенный покой, такой непохожий на обычные временные передышки. И случайной даже мысли не возникало, что можно расстаться с ним, покинуть это укрытие! Они не должны расставаться – просто потому, что не должны.

Почему же она тормозит, когда Володя заводит речь об их будущем? Уже с нотками недоумения в последнее время. Как, будто она в чем-то сомневается, но сомнений-то как раз и нет! В чем же дело? Странно, но, когда он заговаривает о том, что она сама уже видит неотменимым, вдруг начинает ощущаться – да, да, угроза тому самому надежному покою, который для нее и есть Володя! Что за путаница? Она не сомневается, она… боится? Чего? Замуж выходить? Она что, школьница? Перемен в жизни? Это ей-то – бояться перемен?!

Карина взглянула на часы. Есть только двадцать минут, не больше – сейчас подойдет Володя, сюда, в парк, как договорились, и они пойдут ужинать в «Три пескаря». И опять будет перехватывать его вопросительные взгляды и выглядеть кокеткой, которая нарочно тянет время? Карина присела на скамеечку. Новенькие, пахнущие свежим деревом скамейки наставили по всей аллее – завтра весь город выйдет с кистями и красками их размалевывать…

Итак, страхи – нехитрая сборная конструкция. Не всегда даже нужна отвертка, чтобы их развинтить. Однажды она неожиданно ощутила отвратительный мандраж перед собеседованием, хотя проходила их уже десятки раз и повидала всяких и кадровиков, и начальников, и тесты выполняла всякие, вплоть до самых идиотских – нарисуйте зверя, которого нет. Ничего, рисовала, чувство юмора не подводило. И вдруг – идти на рядовые смотрины, а у нее сердце сжимается и руки холодеют! Идти надо было как раз в то издательство, куда она сейчас так привычно и радостно спешит на выплаты и за готовыми журналами. Карина уже спать легла, все не понимая, в чем дело, пока, уже с закрытыми глазами, не увидела свой страх: огромная парадная лестница, ведущая к тяжелым помпезным дверям, – и она, маленькая, ничтожная, внизу. У парадного подъезда. Она даже рассмеялась, но ничего сделать с возникшим образом не могла. Он не исчезал, не уничтожался, не становился смешным. Не замещался похожими театральными и музейными лестницами, по которым приходилось подниматься с совсем другими чувствами – предвкушением радости и отдыха. Карина продолжала бояться всеми внутренностями, что обитатели вычурных апартаментов посмотрят на нее, как на вошь. А назавтра, когда она, уткнувшись в бумажку с маршрутом, дошла до нужного здания, оказалось, что там нет никакой высокой лестницы. Вообще никакой. Одна ступенька и дверь – стеклянная, нараспашку.

Может, и сейчас лестницы нет? Что возникает в голове при сочетании слов «семейная жизнь»? Она так давно была замужем, что и идиллические сцены, и пьяные скандалы отступили в небытие. Тем более что происходили в совсем другой точке на глобусе. Как будто и не с ней. Из всего недолгого брака отчетливо вспоминался только развод – встреча с судьей и муж, потрясающий какими-то бумажками: «С какой стати раздел имущества в равных долях? Вы посмотрите, сколько я работал и сколько она! Она же совсем не работала! Она только с ребенком сидела! А я их обоих кормил!» Судья смотрит поверх очков: «Молодой человек, а это ваш ребенок?» – и муж недоумевает: «Ну да».

Неужели это? Но с тех пор она больше не допускала, чтобы кто-то ее кормил и поил, и ребенка-дармоеда тоже. Об этом речь просто не идет! Кстати, после развода Карина неожиданно почувствовала, что стало легче, хотя не было ни работы, ни денег, ни будущего. Собственно, этих трудностей они с бывшим мужем и не выдержали. Приоритет отдавался национальным кадрам, и русским устроиться на приличное место было невозможно, ехать на историческую родину, где никто не ждет, казалось страшным, а все в целом – беспросветным, непреодолимым, незаслуженным. Сокрушаться и стонать было так естественно, но ведь не до бесконечности. Жалобы мужа стали раздражать, а окончательно добила его фраза: «Лучше я уйду – я не смогу смотреть, как вы умираете с голода. Один я выживу как-нибудь».

И вдруг оказалось, что это ей одной легче выжить и позаботиться об Иринке – не тратя времени на ожидание, что вот сейчас сильный мужчина их осчастливит. Она была полностью свободна, у нее были развязаны руки. Она сама могла принимать решения, без долгих уговоров и нудных согласований. Она не обязана была отчитываться за каждый шаг. Не должна была тратить последние силы, чтобы воспламенять вечно угасающий дух партнера. И если бы она тогда не действовала самостоятельно, на грани безрассудства, не решила уехать в никуда – они с малышкой точно умерли бы с голода. Единственное, что Карина вынесла из своей замужней жизни, – это убеждение: если мужчина не опора, а обуза, надо бежать от него со всех ног.

Но ведь это опять не в тему! Слабовольный нытик – и Володя! Бывший муж и будущий – настолько разные люди, что о повторении ситуации не стоит даже думать, не то что бояться. Или она опасается, что брак снова свяжет ее по рукам и ногам, и она утратит самостоятельность и мобильность, и снова, чего доброго, начнет ждать чего-то от мужа, вместо того чтобы действовать? Или что Володя начнет ее ограничивать там, где сейчас она принимает решения без особых раздумий? Примется диктовать, как ей жить? Володя – домашний тиран? Ну, разве что просвещенный… Карина невольно улыбнулась, потому что думать о Володе и не улыбаться не могла.