Книга Сокровища Валькирии. Птичий путь - Сергей Алексеев

Теперь Сколот метался меж елей, стараясь высмотреть в небе косяк, и считал обороты магнитного поля по крику, приближающемуся с каждым кругом: неумолимая центростремительная сила воронки засасывала обезумевших птиц, и поделать с этим ничего было невозможно! Он махал руками и кричал в надежде, что журавли изловчатся и сядут на поляну перед избушкой, прямо к кострищу.

– Сюда! Сюда! Летите ко мне!

Вряд ли его слышали – голос тонул в хвойнике, словно в вате. Уже к полудню клин замелькал в просветах неба, птицы еще пытались держать строй, но пара замыкающих отставала и снизилась так, что почти цеплялась за верхушки деревьев.

Они и рухнули первыми, словно от выстрелов: один запутался в кроне сосновой сухостоины, повиснув головой вниз, как мертвый; второй угодил в развилку высокой ели и еще хлопал крыльями. С пера стекали синие беззвучные молнии. Пока Сколот лазал на деревья и возился с птицами, зарывая длинные ноги во влажную землю, дабы снять статическое напряжение, упали еще три, так же зависнув в кронах, а одна угодила на крышу избушки. Взъерошенные, все они напоминали мертвых: безвольно болтались длинные ноги, обвисали крылья, однако глаза оставались живыми. Брать их можно было лишь за маховые перья – от любого прикосновения к телам ощутимо било током. В воздухе еще какое-то время кружила последняя пара, но и она скоро оказалась среди сучьев, хлопая крыльями, как в ловчих сетях, и теряя пух.

Вроде бы он собрал всех, однако потом услышал трепыханье где-то на земле, и, покуда бежал на звук, рыская в замусоренном лесу, журавль, проткнутый насквозь жестким, как стальная проволока, еловым сучком, распластал крылья и закатил погасшие аметистовые глаза.

У Драг он почитался птицей, приносящей на север солнечный огонь, и не подлежал захоронению в земле. Сколот подыскал место под деревом, из сучьев и мха устроил гнездо и поместил туда мертвого странника, подвернув голову под крыло – будто на яйцах сидит. Так отправляли журавлей в последний путь. А когда вернулся к избушке, первые спасенные птицы уже расхаживали вокруг своих собратьев, издавая звуки, напоминающие человеческую речь, те же, кто еще не встал, поднимали головы, подбирали вялые крылья. Синие электрические разряды изредка сбегали на землю, но вздыбленные перья уже постепенно расправились, принимая обтекаемый, естественный вид.

Не сказать, что он радовался появлению в ловушке товарищей по несчастью, однако невольно исполняя урок хранителя Путей, отвлекся от горьких мыслей и не заметил, как солнце поднялось в зенит. Один за другим журавли вставали на ноги, иные уже опробовали крылья, всхлопывая ими так, что вызывали ветер, и поглядывали в рваный клок неба, как показалось, с тоской, ибо взлететь с Мауры без разбега им не удалось бы. Кроме того, Сколот знал: попадая в магнитный вихрь, перелетные птицы утрачивают природную способность к ориентации и становятся оседлыми.

– Вейте гнезда тут, – посоветовал он журавлям. – У меня даже нет топора, чтоб разрубить вам просеку.

Говорят, многие Драги умели разговаривать с птицами на их языке, судить по полету, чего они хотят, и обмениваться условными знаками; Сколоту же почудилось, журавли понимают человеческую речь, ибо при звуке голоса замирают и настороженно прислушиваются.

– Ничего, поживем вместе, найдем общий язык.

Во второй половине дня весь клин был уже на окрепших ногах, птицы разгуливали возле избушки, заходили в лес, и теперь все как-то тревожно озирались, издавая короткие звуки – словно тревожно переговаривались: «Кру, кру, кру…» Или наконец-то осознали, куда угодили, искали выход.

– Отсюда пути нет, – заверил их Сколот. – Это Маура! Ловушка для странников!

Между тем птичье беспокойство нарастало. Сначала они суетливо и неуклюже топтались на месте, косясь в небо одним глазом, потом как-то незаметно выстроились в клин, вошли в определенный ритм, и началось что-то вроде танца. Журавли ходили возле кострища сначала шагом, замкнув цепочку, и один из них, возможно вожак, стал одновременно еще иногда вращаться. Это странное, явно ритуальное действо длилось больше получаса, причем отлаженный ритм убыстрялся, распушились хвосты, и теперь птицы почти бежали прыгающей, некрасивой рысью. Набрав скорость, они начали постепенно увеличивать круг, а поскольку полянки не хватало, крутящийся вожак повел косяк за крайние деревья, и вот уже избушка оказалась внутри круга, а вскоре и Сколот. И было непонятно, что они хотят: то ли с горя затеяли этот танец, то ли намерены раскрутиться так, чтобы образовалась подъемная сила, способная взметнуть их вертикально вверх, в единственный проран над вершиной Мауры.

Пока Сколот вертелся на месте, как вожак, наблюдая за журавлями, те захватывали всё большее пространство, и скоро ушли ниже по склону – за деревьями мелькали только их высоко вознесенные головы. Сорваться с такого круга в воздух и взмыть в свободный от древесных сетей просвет уже было невозможно: слишком крутым становился угол подъема, птицы неминуемо побились бы о стволы деревьев.

Отчаявшись понять, что происходит, Сколот закричал:

– Взлетать нельзя! Взлетать нельзя!..

Его не слышали или не понимали, ибо с каждым оборотом круг становился шире. И тогда он побежал наперерез журавлям, мысля оказаться впереди, но очутился сзади и, пристроившись в хвост клину, крикнул еще раз:

– Отсюда не подняться!..

Эти несуразные на земле птицы неслись по лесу так, что было непросто догнать. Они ловко подныривали под низкие ветви разлапистых елей, скакали через валежины, уворачивались от толстых стволов сосен, берез и всех прочих препятствий, в точности повторяя движения вожака. Человеческой прыти хватало лишь не отставать. Все попытки закричать, предупредить были тщетны, ибо перед мятущимся взором с большим отрывом мелькали только распушенный хвост и трехпалые лапы замыкающего журавля. Сколот мчался за ним, чудом избегая столкновения с преградами, не считая кругов, не взирая на ориентиры и незаметно для себя подключившись к ритму движения птичьего косяка.

Возможно, потому и не заметил момента, когда лес кончился и вокруг оказалось поле с кустарниками и примятой снегом прошлогодней травой. Здесь он машинально прибавил скорости – и все равно не смог догнать последнего журавля, который почему-то стал забирать в гору, хотя равнина впереди была плоской, как стол.

– Эй! – закричал Сколот, задыхаясь от встречного ветра. – Постойте!..

И только тогда увидел, что журавлиный косяк давно оторвался от земли и теперь круто уходит ввысь…

8

Курортный Балчик еще не осаждали отдыхающие, поэтому Корсаков ехал с тайным предвкушением покоя и счастья – так было всегда, если удавалось вырваться на несколько дней, и еще в аэропорту Варны он перевоплощался в охотника, высматривающего «дичь», спутниц на время отдыха, которых здесь было достаточно. Они тоже высматривали себе добычу, очень легко откликались на зов, а то и сами проявляли инициативу, особенно жадные до русской загульной и широкой души немки и француженки. Однако на сей раз Корсаков путешествовал со своим тяжелым и всю дорогу кипевшим «самоваром»: после пережитых событий, состояний и чувств у агентессы началось что-то вроде наркотической ломки: часто и резко менялось настроение, сиюминутные всплески радости заканчивались слезами. Иногда казалось – всё, кризис миновал, вернулось полное осознание реальности. Но через некоторое время Роксана вдруг становилась задумчивой, пугающе грезила, сама, без всяких вопросов и намеков, вспоминала Алхимика и порывалась немедля вернуться в Москву. И пожалуй, выбрала бы момент и сбежала еще в Шереметьеве, но ее удавалось отвлечь пустяковыми детскими игрушками: сначала Марат по требованию «жены» купил забавную пластиковую обезьянку, затем красный шарик-нос на резинке, и наконец, она увидела ножницы.