Книга Кровь и лед - Роберт Мазелло

В ответ с трибун раздалось громогласное «ура», а за ним свист, крики и аплодисменты. Мойра с Элеонор на мгновение даже растерялись.

Синклер наклонился к девушкам и поспешил внести ясность:

— Раньше турнир был известен как Императорский Гран-при, в честь русского царя Николая.

Они сразу сообразили, чем вызвана смена названия.

— Принимая во внимание обстановку в Крыму, — добавил Синклер, — турнир в этом году переименовали.

Шум на трибунах стих, рупор выдал еще несколько громких отрывистых реплик, адресованных дальним трибунам, и лошади нетерпеливо забили копытами, словно только и ждали момента, когда смогут наконец размять длинные мускулистые ноги. Жокеи с хлыстами под мышками стояли в стременах во весь рост, чтобы как можно дольше не давать нагрузку на спины лошадей; рукава их нарядных шелковых камзолов раздувал вечерний бриз. Тучный господин в визитке вытащил из-за пояса пистолет и поднял над головой. Двое подручных отвязали намотанный на столбы канат и, свернув в кольцо, бросили на траву. Лошади нервничали, и жокеям стоило больших усилий совладать с ними и удержать за белой линией старта.

— Наездники, приготовиться! — крикнул судья. — На счет раз, два…

Вместо слова «три» грянул выстрел, и лошади, толкаясь и отпихивая друг друга в борьбе за более выгодную позицию, рванули — кто замешкавшись, кто идеально приняв старт — вперед по открытой дорожке.

— Какая наша?! — подпрыгивая от восторга у ограждения, визжала Мойра. — Кто из них Соловьиная Трель?!

Синклер указал на молодую кобылу гнедой масти, бегущую в середине группы.

— Малиновый вальтрап.

— О Боже, она проигрывает! — в отчаянии воскликнула Мойра.

— Они еще и первого фарлонга[13]не прошли, — улыбнулся Синклер, — а их всего восемь. У нее уйма времени, чтобы нагнать лидеров.

Элеонор невозмутимо пила лимонад, делая вид, что абсолютно спокойна, но, по правде говоря, внутри у нее бушевал такой же ураган эмоций, как и у Мойры. Она никогда и ни на что не делала ставок и прежде понятия не имела, что испытывают играющие на тотализаторе. Ее охватил азарт, и чувство это, как ни странно, было удивительно волнующим. От одной только мысли, что на кону целых тридцать гиней, которые в случае выигрыша она без колебаний вернула бы Синклеру как законному владельцу, кружилась голова.

И снова ей показалось, что Синклер заметил ее восторг.

Земля под ногами до сих пор дрожала от топота копыт уносящихся вдаль лошадей, а на трибунах сзади ревел хор голосов болельщиков. Те подбадривали или освистывали жокеев и выкрикивали ценнейшие инструкции.

— Держись ближе к внутреннему ограждению!

— Да используй ты чертов хлыст!

— Какого дьявола выжидаешь, Снаряд?!

— Аскот — сложный трек, — пояснил Синклер спутнице.

— Почему? — Для Элеонор скаковой круг выглядел не более чем широким симпатичным овалом, в центре которого располагалась обширная площадка, покрытая темно-зеленой травой.

— Земля плохо утрамбована. Это отнимает у лошадей много сил; гораздо больше, нежели на ипподромах в Эпсом-Даунсе или Ньюмаркете.

Зато Аскот в отличие от тех скаковых кругов, о которых Элеонор и слыхом не слыхивала, был отмечен королевской печатью. Проходя сквозь высокие черные кованые ворота, девушка заметила на самом верху барельеф в виде золотой короны; в тот момент ей показалось, будто она входит в сам Букингемский дворец. За воротами ее встретили ряды торговых лавок, где продавали все — от ячменного отвара до глазированных яблок, и была самая разношерстная публика — от изящно одетых джентльменов с дамами под ручку до грязных мальчишек, которые крутились вокруг прилавков и тележек с товарами. Элеонор могла поклясться, что один раз маленькие оборванцы даже что-то стащили. Синклер, ведя Элеонор под одну руку, а Мойру под другую, уверенно прошел сквозь толпу и привел девушек прямиком сюда, откуда, как он утверждал, наблюдать забеги удобнее всего.

Элеонор убедилась, что он прав.

Тем временем лошади достигли первого поворота и слились в одну движущуюся массу вороной, бурой и белой масти с разноцветными вкраплениями шелковых вальтрапов и блестящих жокейских камзолов. Летнее солнце пекло нещадно, и Элеонор обмахивалась, а заодно отгоняла назойливых мух программкой забегов. Лейтенант стоял очень близко, гораздо ближе, чем обычно возле нее держались мужчины, — и, похоже, не только из-за напиравшей сзади толпы. Мойра тем временем наполовину перегнулась через ограждение, нервно барабаня пухлыми ручками по внешней его стороне, и что есть мочи подбадривала Соловьиную Трель.

— Давай, давай! Да шевели ты задницей! — заорала она и осеклась.

Элеонор с Синклером обменялись улыбками.

— Ой, прошу прощения, сэр! Я немного увлеклась, — смутилась Мойра.

— Ничего, — успокоил ее Синклер. — Вы здесь не первая, кто отвешивает подобные эпитеты.

В самом деле, Элеонор слышала выражения и покрепче. Работая в клинике, она привыкла и к неприглядным поступкам, и к грубым проклятиям. Встречались в ее практике и такие женщины, которые в больничных стенах превращались в несносных злобных мегер, хотя встреть она их в обычной жизни, сочла бы в высшей мере благочестивыми и респектабельными дамами. Элеонор давно поняла: физические страдания, а иногда и просто душевные переживания способны изменить поведение человека до неузнаваемости. Скромная швея орала благам матом, корчась от боли, и пришлось привязать ее руки к спинке кровати; гувернантка из одного из самых уважаемых домов города однажды оторвала на халате Элеонор пуговицы и запустила в нее подкладным судном с испражнениями. Модистка, которой необходимо было удалить опухоль, расцарапала ей руку острыми ногтями и выплеснула поток ругательств, на какие, как раньше казалось Элеонор, способны только матросы. Она твердо усвоила, что муки выявляют в человеке самые низменные качества. Да, они могут изменять характер больного и в лучшую сторону — Элеонор была свидетелем и такому, — однако куда чаще беззащитная жертва тяжелой болезни превращается в настоящего тирана.

Мисс Флоренс Найтингейл учила ее терпению и словом, и делом.

— Она просто не в себе, — спокойно говорила женщина всякий раз, когда у какой-нибудь из пациенток проявлялись вспышки агрессии.

— Смотри! Смотри, Элли! — закричала Мойра. — Догоняет! Догоняет!..

Элеонор посмотрела на противоположную сторону скакового круга — малиновая попонка, мельтешащая, словно крошечное пламя, действительно медленно, но верно прорывалась к началу группы. Впереди мчались только две лошади — одна вороная, другая белая. Даже Синклер, кажется, воодушевился таким поворотом событий.

— Отлично! Давай, Трель! Вперед!

Он взял Элеонор за локоть, и девушка почувствовала, как по ее руке — да что там, по всему телу! — пробежала дрожь. Теперь она едва могла сосредоточиться на забеге. А Синклер и не думал убирать руку, хотя глаза лейтенанта и были прикованы к лошадям, несущимся по дальней стороне круга.