Книга Лев правосудия - Леена Лехтолайнен

— Лайтио, — ответил он наконец запыхавшимся голосом.

— Это Илвескеро. У нас назначена встреча.

— Да, точно, но Кокки, черт, шмыгнула за дверь, и я не знаю, пошла она вверх или вниз.

— Открой мне, я помогу ее искать.

— Смотри, чтобы эта окаянная кошка не прошмыгнула на улицу! Схвати ее, даже если она при этом попытается выцарапать тебе глаза!

Я заверила, что у меня есть опыт обращения с животными семейства кошачьих, хотя Лайтио ведь ничего не знал о Фриде. За дверью подъезда никого не было видно. Я осмотрела оставленную на нижнем этаже детскую коляску: именно в таких закутках кошки с удовольствием скрываются, но эта коляска была пустой. Я стала медленно продвигаться к верхнему этажу. Фрида на месте Кокки подстерегла бы охотников на высокой ветке, а потом прыгнула и повалила. И я все ждала, что кошка Лайтио спрыгнет мне на голову. Но, поднявшись на третий этаж, обнаружила ее в углу: шерсть дыбом, хвост торчком. Увидев меня, она зашипела, давая понять, что без боя не сдастся.

— Она здесь, — сказала я в пространство подъезда.

Парой этажей выше загремели шаги Лайтио. Судя по виду кошки, в руки чужому она не дастся, поэтому я приближалась медленно, не глядя ей в глаза. Вот я подобралась на расстояние вытянутой руки, и киска сердито заворчала. Хвост ее был размером с меховой воротник. Лайтио блокировал кошку с другой стороны.

— Кокки… — позвал ее хозяин. Никогда бы не подумала, что он может говорить таким высоким и нежным голосом. — Иди ко мне.

С некоторым трудом Лайтио наклонился и хотел взять кошку на руки. Она зашипела.

— Возьми и заверни ее. — Я сняла куртку и бросила ее Лайтио.

Когда Фрида была еще почти котенком, она однажды занозила лапу. Тогда дядя Яри укутал рысь в толстое одеяло и так держал, пока я пинцетом вытаскивала занозу.

Куртка была короткой и тонкой.

— Она ее уничтожит. — Лайтио покачал головой и снял знакомую кофту горчичного цвета.

На рубашке отсутствовали две нижние пуговицы, мелькнул круглый волосатый живот. Лайтио снова нагнулся к кошке, но та зашипела и попыталась ударить лапой, так что он едва успел отпрянуть.

Я заподозрила, что Лайтио боится собственной кошки, и взяла дело на себя. Выхватив у него кофту, я стремительно набросила ее на Кокки, завернула кошку, хотя она шипела и вырывалась. Она была довольно крупной, но все же намного меньше Фриды, а я к тому же стала гораздо сильнее с тех пор, как была ребенком. И все равно мне стоило труда не выпустить кошку, пока мы поднимались на два этажа. Лайтио несся впереди, чтобы открыть дверь. Вместе с кофтой я забросила эту хулиганку в квартиру, Лайтио с быстротой молнии закрыл дверь, как если бы в наших руках был серийный убийца, отнявший десятки жизней и схваченный в результате многолетней упорной работы. После этого Лайтио вытер пот, заливший все лицо до самых усов.

— Почтальон принес заказное письмо, и когда я за него расписывался, Кокки проскользнула наружу. Догадайся, от кого письмо?

— Ну?

— Письменное предупреждение, которое отправил заместитель начальника полиции. Если с начала следующего месяца я не буду торчать на официальном рабочем месте полный день, будут предприняты меры по моему увольнению.

Скорее всего, не стоило намекать Лайтио, что он мог наслаждаться своими сигарами в перерыве на кофе и обед. Несомненно, для него, как и для начальства, речь шла не о табачном дыме, а о чем-то гораздо большем. Это немного облегчало мою задачу. Мы прошли в кабинет, я приняла предложенную сигару и позволила хозяину обрезать ее для меня. Щелчок гильотинки вызвал на его лице свирепую улыбку. Из соседней квартиры слышался стук: Кокки снимала стресс, по мере сил причиняя разрушения. Лайтио тщетно попытался стянуть рубашку на животе, потом проворно уселся, спрятав под крышкой стола непорядок в костюме.

— Могу тебя обрадовать: есть возможность поймать Рютконена на крючок, — заявила я, выпустив струю дыма.

— Что такое?

— Это долгая история. Слушай и не перебивай по возможности.

И я начала рассказывать, как все было на самом деле и как я нашла в кармане мертвого Дольфини телефон Давида. На этом месте Лайтио так раскраснелся, что я даже отвела глаза. Он слушал, тяжело дыша и фыркая, снова зажигал сигару и выдувал длинные струи дыма. Я рассказала о комоде, бумагах, касающихся Коппарняси, о калейдоскопе. И под конец о Рютконене, который ответил по номеру Касси. Закончив, я так и не осмелилась взглянуть Лайтио в глаза, а вместо этого смотрела из окна на улицу, стараясь соорудить между мной и собеседником как можно более густую дымовую завесу. Хотелось бы мне иметь такие же длинные и густые волосы, как у моей одноклассницы Тару: в затруднительных ситуациях она просто пряталась за ними.

Долгое время Лайтио ничего не говорил, только тяжело дышал. Когда я наконец осмелилась взглянуть на него, он, к моему удивлению, смотрел на меня не столько взбешенно, сколько сочувственно.

— Илвескеро, не делай из себя посмешище! Я достаточно таких навидался. Не можешь расстаться с тем, кого считаешь своим, пусть даже тебе десять раз укажут на дверь и вручат письменный запрет приближаться! Ты прирожденный собственник, тебе надо с этим бороться. Твоя мать небось тоже воображала, будто ее любовь исправит даже убийцу. И к чему это ее привело? Ты читала бумаги, которые я тебе дал, или ты ничего в них не поняла? Забудь этого Сталя раз и навсегда!

— Но какая связь между Давидом и Рютконеном? Неужели Рютконен как-нибудь его контролирует? Они вообще знакомы?

— Я могу попытаться выяснить это. Но не ради тебя, а потому что Рютконен мой враг и в моих интересах накопать на него побольше. Что, в конце концов, Сталь рассказал тебе о той ночи, когда взорвал «I believe»?

— Почти ничего. Всегда говорил, что не хочет вспоминать убийство четырех человек. Хоть они и негодяи, однако тоже люди.

— И ты, конечно, поверила, что у него такое нежное сердце?

Я не ответила. Конечно, я видела только то, что хотела видеть: любящего человека, который восстал из мертвых и позвал меня к себе. Но он всегда избегал моих вопросов — в Испании, Германии и Тоскане. А мне всегда хотелось знать, что чувствует убийца. Возможно, Давид сумел бы рассказать, что было на уме у моего отца. Но не хотел: замыкался, отводил глаза. Я думала, что он стыдился содеянного, и любила его за это еще больше. Но, возможно, он не рассказывал мне ничего только по той простой причине, что боялся выдать себя. А он нарушил приказ. Давид — одиночка, Финский Орел. Человек, который никому не доверяет. А я думала, что мы родственные души.

Лайтио поднялся, открыл окно и поежился: без кофты ему стало холодно. Ветер срывал остатки листвы с деревьев, где-то слышалась сирена «скорой помощи».

— Покажешь мне эти твои находки, из его тайника? — спросил Лайтио. — Удивляюсь, что при такой дурости ты до сих пор не сыграла в ящик и не села за решетку. Уж с Транковым тебе точно незачем встречаться. Я же говорил: этот тип опасен. Ты хоть что-нибудь знаешь о его прошлом? Его мать, Ольга Транкова, была проституткой и состояла в связи с сотрудником КГБ, хотя едва ли по собственной воле. Во времена Советского Союза самых симпатичных молодых женщин принуждали к таким делам. В первой половине восьмидесятых она какое-то время была постоянной спутницей Паскевича. Женщина забеременела и не сделала аборт, хотя ей приказывали, и Паскевич отправил ее рожать куда-то в Сибирь. Он был женат, как все порядочные коммунисты. Когда забрезжила заря капитализма, он легко избавился от жены: ее сбила машина, очевидно, по заказу.