Книга Свинцовая ломка - Максим Михайлов

— Это ты так говоришь, — спокойно прервал меня Фима. — А бритиши считают законным того президента, который избран на альтернативных выборах грузинским населением республики. У него кстати, тоже есть свой парламент. Вот так-то!

— Ну ты пойми, это же все не правда! Неужели ты сам не видишь! Мы целый день в этом городе, пережили снайперский обстрел и ночной артналет, неужто тебе этого мало, чтобы открыть наконец глаза. Ясно же видно, кто кому на самом деле здесь угрожает. Ты же не наивный младенец, ты должен легко разглядеть правду!

— А кто тебе сказал, что фотокорреспондент может быть наивным младенцем? — тонко улыбнулся мне одноклассник. — Вряд ли это сочетаемые понятия. Все я прекрасно вижу, братишка, все понимаю. Вот только мне за это никто не заплатит. Врубаешься? Я профессионал, я этим деньги зарабатываю! Если я привезу из этой командировки фотографию твоего философски настроенного учителя, фотографии обстрела грузинами мирного города, убитых мирных жителей и так далее, мне за это никто не заплатит. Больше того, потребуют вернуть уже выплаченный аванс, который мы с тобой, кстати сказать, сейчас вдвоем проедаем. И что я буду делать тогда? Ну, ответь мне, умник?

— Не знаю… — я неловко запинался, потому что никак не мог подобрать нужных слов, все они звучали неправильно, банально, трескуче и слишком выспренне. — Но ведь должна быть какая-то справедливость, какая-то объективность наконец…

— Эх, Знаменский, ну сразу видно тонко организованную творческую натуру. Какая в наш век справедливость? Какая объективность? Откуда? Ты что, до сих пор не понял, как устроен этот мир? Так я тебя просвещу. Мир состоит из огромного количества дураков, тупых, ограниченных обывателей, наделенных тем не менее неким избирательным правом. Вот за это их право, за их простые, не отягощенные наличием лишних извилин мозги и ведут нескончаемую битву маленькие кучки стоящих у руля умных подлецов, правящих всем этим стадом. Причем одни подлецы ничуть не отличаются от других, искать между ними разницу, это все равно что копаться в разных сортах дерьма, отыскивая наименее вонючее. Абсолютно неблагодарное занятие! А наша работа, работа журналистов, фотокорреспондентов, публицистов и разных прочих аналитиков выступающих с публичным освещением фактов в том и состоит, чтобы доводить до тупого полностью оскотиненного мещанина генеральную линию тех конкретных подлецов, которые лично нам платят. Вот и все. Понимаешь, тупо и просто, без лишних соплей. Кто платит, тот заказывает музыку. Знаешь, почему журналистику называют второй древнейшей профессией? Потому что уж очень она похожа на первую!

Я смотрел, как он разошедшись не на шутку жестикулирует в ораторском пылу наколотым на вилку куском мяса и никак не мог придумать какую бы ему сказать в ответ гадость, я просто искренне не представлял, как и чем можно оскорбить человека, который без всякой брезгливости сам себя сравнивает с проституткой. Да еще этим гордится, выдавая свое моральное падение за некий образец для подражания. Ни одного подходящего эпитета мне в голову так и не пришло, и тогда я просто склонился над своей тарелкой и демонстративно зачавкал, впихивая в себя против воли еще теплое мясо, захлебываясь прыснувшим из него ароматным соком, давясь плохо пережеванными кусками. Все что угодно, лишь бы он перестал, увидел, что я не обращаю на него никакого внимания и заткнулся.

Лишившись единственного слушателя, Фима и впрямь вскоре смолк, тоже принявшись за недоеденный шашлык.

После столь сытного обеда, учитывая предшествующую ему практически бессонную ночь, я почему-то рассчитывал на хотя бы небольшой отдых. Но Фима ни о какой передышке не хотел и слышать.

— У нас всего три дня на сбор материалов, — жестко заявил он. — Причем один из них уже практически прошел. Так что рассиживаться некогда. Отоспишься во время обратной дороге. Специально возьму тебе от Владикавказа билет поездом, чтобы ты выдрыхся на всю оставшуюся жизнь, лодырь. А теперь, подъем и отправляемся в город, заглянем в гости к нашим миротворцам. Ацик говорил их северный городок совсем недалеко от нашей гостиницы, заодно посмотрим, как настроение у местных жителей.

Посмотреть нам удалось буквально через пару кварталов. Тенистая, усаженная покрытыми густой зеленой листвой деревьями улица вывела нас на широкую площадь. Здесь бурлила толпа. Причем людской гомон мы услышали еще за долго до того, как вышли на саму площадь, так что к увиденному там были готовы. Народу было просто море, яблоку упасть негде. В основном это оказались молодые женщины с держащимися за их руки и подолы длинных платьев детьми. Редко кто из мам был всего с одним ребенком, в основном рядом с каждой крутились по двое, по трое никак нежелающих стоять на месте сорванцов.

— Это еще что такое? — завидев это сборище, хищно прищурился, потянувшись за фотоаппаратом мой одноклассник. — Демонстрация против власти? Акция гражданского неповиновения?

— А ты подойди, да спроси у кого-нибудь, — подначил я его. — Вот они тебе и расскажут, ну или глаза выцарапают, если не повезет.

— А что, думаешь слабо? И подойду, — гордо надулся Фима. — Запросто!

— Давай, давай, — поощрительно кивнул я.

— Девушка, извините пожалуйста, можно вам задать вопрос?

Мой приятель благоразумно выбрал осетинку постарше, почтенную даму лет сорока, за подол черного платья которой держались аж четверо чумазых бесенят, мал мала меньше. Заподозрить в обращении к подобной матроне неосторожную попытку заигрывания с чужой женой, мог только конченый параноик, да и сама женщина отреагировала совершенно спокойно, оценивающе оглядев Фиму с ног до головы и согласно кивнув.

— Мы журналисты, из Москвы, — тут же зачастил мой приятель, стараясь перекричать стоящий над площадью гул нескольких сотен голосов. — Расскажите нам, что здесь происходит? Для чего вы все здесь собрались? Какой-то митинг?

— Да какой еще митинг? — удивленно мотнула головой осетинка. — Сейчас автобусы должны подойти. Детей вот своих отправляем в Россию. Подальше от этих жутких обстрелов. Жить страшно в городе стало, все проклятые грузины никак не уймутся, сколько людей уже погибло.

Фима молчал, пораженно моргая глазами и не находя слов, а женщина, видя его замешательство продолжала:

— Мужчины, понятное дело, никуда не уйдут. Им гордость бежать от врага не позволит. Нам женщинам тоже, куда от мужей деваться? Вот хоть детишек есть возможность от этого ужаса оградить. Спасибо президенту, позаботился о нас, транспорт выделил. Да и в России, за перевалом, такие же наши братья живут, не оставят деток без помощи и поддержки. У нас уже почти вся улица, малышей поотправляла, только вот мы задержались. Ничего, ребятишки соседские домой по телефону звонили, говорят не обижают их, разместили вместе с туристами в санатории, кормят хорошо. Вот может и моим так же повезет…

Она бы продолжала говорить и дальше, выплескивая на неожиданно подвернувшихся под руку слушателей, свои сомнения, неуверенность, боязнь за отправляемых неизвестно куда детей, пытаясь заручиться нашим одобрением, поддержкой пусть даже совсем незнакомых ей людей, которая помогла бы справиться с мерещащимися тут и там страхами, позволив лишний раз убедиться в том, что поступает она все-таки правильно. Она наверняка говорила бы еще очень долго, но тут с боковой улочки ровно и мощно зафырчали моторы. На площадь вползала небольшая колонна из разномастных автобусов. КАВЗики, ПАЗики, желтые скотовозы неизвестной мне марки, знакомые с детства львовские автобусы с вечно продранными дерматиновыми сиденьями, весь отечественный автопарк в сборе. Эскортировали эту собранную с миру по нитке колонну две милицейских машины с точно такой же как и в России расцветкой и с беззвучно пока переливающимися на крышах красно-синими маячками мигалок. Следом за замыкающей процессию милицейской «девяткой» на площадь отчаянно дребезжа вкатился зеленый армейский «Урал» без тента, на скамейках вдоль бортов чинно сидели бойцы в черных комбинезонах и таких же беретах — спецназ МВД. Ну, конечно, колонна ведь пойдет по той самой дороге, по которой приехали сюда мы сами. По той, что вьется в обход кучно расположившихся на севере от города грузинских сел. А это значит что без надежной охраны никак не обойтись. Слишком опасное рядом соседство.