Книга Моралите - Барри Ансуорт

В почтительной тишине, воцарившейся, едва он встал, его голос ясно доносился до нас, размеренный и неторопливый. Говорил он то, что слушающие уже знали, но говорил он с торжественным достоинством, соблюдая нужные паузы, как мог бы сказать Мартин. Сражаться разрешалось только затупленными копьями или с защитными коронками на остриях. Если в поединке рыцарь получал удар в голову или в грудь, он считался проигравшим. Если он был выбит из седла, его конь доставался победителю. Поднять упавшего рыцаря дозволялось лишь оруженосцу с его эмблемой.

Его голос раздавался и раздавался все так же звучно. Я вспомнил про его сына, лорда Уильяма, и мои глаза порыскали среди рыцарей на боевых конях и с оруженосцами сзади. Герба де Гизов среди них я не обнаружил. И вновь я, дивясь, гадал, какая любовь могла помешать молодому лорду выехать на ристалище. Но, может быть, он решил выступить позднее или завтра.

Мой взгляд остановился на рыцаре в шлеме редкостной формы. Он состоял из трех частей или ярусов, увенчанных гребнем из серебряной филиграни, а гребень завершало подобие желобчатой чаши, из которой поднимались красные и белые перья плюмажа. Мне почудилось что-то знакомое в оруженосце позади этого рыцаря, хотя он, как и его господин, был повернут ко мне спиной. И тут я разглядел герб на значке копья и на голове коня — свернувшаяся змея с голубыми и серебряными полосами, и я узнал рыцаря, который остановился в гостинице, который ехал в метель вверх по склону под шелковым балдахином и помстился мне Зверем. И из того, что я уже знал об этом молодом рыцаре, мне стало понятно, почему он заплатил своему оружейнику немалые деньги, чтобы он сковал ему шлем, какого ни у кого другого нет.

Сэр Ричард завершил свою речь, сел и подал знак герольдам. Вновь загремели трубы, и вновь в небо взмыли горлицы и закружили над нами. Были громко объявлены имена и происхождение первых сражающихся и подробно объяснены девизы в их гербах, приобретенные через брак эмблемы, значки, указывающие на старшинство сыновей, успехи в битвах и на турнирах. Все это заняло много времени и показалось мне очень скучным. Как, видимо, и Соломинке. Вопреки своим страхам, а быть может, спасаясь от них, — он принялся передразнивать герольдов, раскрыл пошире свои заячьи глаза, не скупился на всякие жесты и сыпал преувеличенными учтивостями.

— Лорды и дамы, перед вами доблестный Прыгун, — сказал он. — Не владеет он ни единым акром земли, не победил ни в единой битве, кроме как с голодухой, хотя победа эта не окончательная. Но, бьюсь об заклад, подпрыгнет он выше любого из вас и будет быстрее вертеться на каблуках.

Тобиас, как было у него в привычке, взглянул на это более рассудительно и деловито.

— Ты же видишь, что эти бойцы носят и эмблемы своих оружейников, — сказал он. — За это им хорошо платят. Кольчужники и мастера по доспехам таким образом обеспечивают себе много заказчиков.

Так они перебивали герольдов и вконец рассердили Стивена, который слушал со всем вниманием, время от времени восклицая в восхищении и удивлении.

— Ш-ш-ш! — сказал он. — Это же второй сын сэра Генри Ботрала. Его отец породнился через брак с родом Саттанов. Видите, он добавил герб Саттанов к своему.

Рыцари тем временем гарцевали на своих боевых конях, поворачивали туда-сюда свои железные маски и вытягивали свои облаченные в шелк ноги пониже кольчужных юбок, красуясь перед дамами.

Затем забрала были опущены, копья взяты наперевес, первые двое медленной рысью двинулись навстречу друг другу, и копья тяжело ударили в щиты. Оба покачнулись, но каждый усидел в седле, так что поединок завершился с равным успехом. Этот поединок, сердце Игры, занял меньше времени, чем потребовалось бы, чтобы прочесть три первых слова молитвы.

Так продолжалось все утро: вопли труб, крики, тяжелый топот копыт, чуть приглушенный снегом, громовый лязг, когда сталкивались двое всадников в полном вооружении. Я ждал, когда на ристалище выедет Рыцарь Балдахина с пересеченным шрамом лицом, Роджер Ярм, такое имя объявил герольд, указав, что он сражался в Святой Земле, а также в Нормандии. В первом поединке он показал себя хорошо, в последний момент изменив наклон своего копья так, что ударил противника в правое плечо поверх щита, опрокинув его через круп коня, причем левая его нога запуталась в стремени, так что оруженосец сразу поспешил ему на помощь. За несколько мгновений Роджер Ярм выиграл цену боевого коня, стоящего по меньшей мере пятьдесят ливров, и у него не было нужды выступать и дальше. Однако в желании славы или наживы днем он снова выехал на ристалище и был поставлен против рыцаря старше него, ветерана Пуатье, который приехал на турнир из Дерби.

Они подъехали к барьеру для приветствия, и в своем затейливом шлеме сэр Роджер выглядел выше противника на добрых десять дюймов. Душа у меня вещая, о чем я уже упоминал. И едва они заняли свои места на ристалище, как у меня возникло предчувствие беды, и оно все росло.

Сигнал был подан, они пустили коней рысью и взяли копья наперевес. Как все, собственно, произошло, я не разглядел. Копье старшего рыцаря было отражено, но не полностью, острие скользнуло вверх по щиту противника и задралось к его голове. В последний миг с большой ловкостью сэр Роджер поднял щит, чтобы направить копье над собой. Будь на нем обычный шлем, это ему, наверное, удалось бы. Но острие копья, затупленное коронкой, видимо, зацепилось за филигрань гребня, вышибло стержни, закрепляющие забрало, и он получил скользящий удар ото лба к затылку и тяжело упал боком с коня на землю, где остался лежать без движения.

Первым до него добежал оруженосец. За ним еще несколько, и вместе они унесли его с ристалища. На снегу, где он упал, осталась кровь.

После еще одного поединка лорд встал и объявил конец первого дня турнира. Время шло к вечеру, и до сумерек было уже близко. Рыцари уехали с ристалища, оруженосцы поспешали за ними. Лорд пересек двор и вошел внутрь замка, следом за ним его челядь, а потом благородные гости. Выбежали слуги, чтобы снять золотые и красные ткани, украшавшие павильон. Свет дня смешался со снегом, и не осталось ничего, кроме голой ограды ристалища, барьеров, пустых скамеек и темнеющего пятна крови.

Глава четырнадцатая

Когда он прислал за нами, час был уже поздний. Нам опять принесли еду — кровяной пудинг, хлеб и немного жидкого пива. Зажгли свечи, и мы растянулись на соломе. Управляющий пришел за нами в сопровождении двух стражников. Повели нас не в большую залу, как мы ожидали, но по путанице коридоров, узких, тускло освещенных, в апартаменты по ту сторону залы. Я заглядывал в темные коридоры, ответвлявшиеся от нашего, и вдруг в глубине одного отворилась дверь, упала полоса света, и в свет этот вступила некая фигура. Это была женщина, монахиня под покрывалом, так что рассмотреть ее лицо было невозможно. Она несла тряпки или, может быть, полотенца, белые, переброшенные через рукава ее одеяния. Видел я ее всего несколько мгновений, тут же дверь затворилась, свет исчез, а она пошла дальше по своему коридору и скрылась в его тьме. Но в эти мгновения, пока дверь отворялась и затворялась, а свет появился и исчез и монахиня прошаркала в темноту, в воздухе разлился душный смрад, такой густой, что я чуть не задохнулся, запах не смерти, но болезни, отравленной плоти и гнилостной крови, тления еще живого тела. Это дыхание я знал, как должны его знать и страшиться все, кто пережил времена чумы. Когда дыхание это проникает в твои ноздри, ты узнаешь в нем смердение мира.