Книга Фальшивая Венера - Майкл Грубер

Выпив коктейль, я тотчас же попросил повторить и только теперь обратил внимание на то, что моего портрета Хиллари на стене больше нет. Его сменила старая афиша боксерского поединка в рамке. Я спросил у девушки, что случилось с картиной, а она ответила, что не понимает, о чем идет речь, и я уже собрался спорить с ней — если честно, я уже орал на нее во весь голос, — но тут появился Марк, утащил меня за столик в дальнем углу и спросил, какого хрена со мной происходит.

Я ему все рассказал. Рассказал про навороченную квартиру, в которой проснулся, про то, что мой ключ не подошел к двери моей студии, про негра у Боско, и все это вместе сводилось к тому… к чему? Кто-то похитил мою жизнь и заменил ее чужой? Но даже сам я, говоря это, почувствовал, что мои слова звучат полным бредом, от которого один короткий шаг до разговоров с инопланетянами и секретных заданий ЦРУ. Однако Марк дал мне полностью выговориться, а затем сказал:

— Малыш, у нас проблема.

— У нас?

— О да. Я только что заверил Кастелли, что ты займешься его потолком, и вот ты вываливаешь на меня свой нервный срыв.

Тут я увидел проблеск надежды.

— Значит, эта фреска — настоящая работа, и я… ну, не согласился бы на нее, если бы был преуспевающим коммерческим художником, да?

— Не знаю, Чаз. Быть может, тебе нужно отдохнуть. Быть может, Тьеполо тебя зачаровал. Кто знает, на что способны художники? Хокни столько лет снимал на поляроид…

— В задницу Хокни! — воскликнул я громче, чем намеревался, и на нас стали оборачиваться. — И ты тоже ступай к такой-то матери! Что случилось с моим портретом Хиллари Клинтон?

— О чем это ты, Чаз? Какой портрет Хиллари Клинтон?

— Да о том, о том самом, который уже много лет висел за стойкой, и барменша другая…

— Чаз! Успокойся, черт побери!

— Просто скажи мне, что я — это я!

Я почти кричал, и Марк ответил тем самым умиротворяющим голосом, который, как ничто другое, еще больше распаляет гнев того, к кому обращены эти слова:

— Ну какой в этом толк, дружище? Если ты и правда спятил, возможно, тебе только кажется, что я говорю то самое, что ты хочешь услышать. Или наоборот. Послушай, давай выйдем, тебя вышвырнут отсюда, если ты будешь продолжать и дальше так орать.

Марк бросил на стол деньги, оставив гораздо более щедрые чаевые, чем полагается, и выпроводил меня на улицу. Там он с сотового телефона вызвал свой черный лимузин, через несколько минут машина подъехала, и мы сели. Пока что я ничего не имел против. Черный лимузин, Марк разговаривает по сотовому телефону с клиентом — нормальная ситуация, его не слишком беспокоило то, что произошло со мной, так почему это должно беспокоить меня? Да, логика сумасшедшего, но в тот момент ничего другого у меня не было.

Мы подъехали к галерее Марка и вышли из машины. Ему нужно было уладить кое-какие дела; я должен был подождать в кабинете, вверх по лестнице от выставочного зала. Я обрадовался этому, ничего срочного у меня не было. Усевшись в большое кожаное кресло и закрыв глаза, я подумал, не заснуть ли мне, а когда проснусь, все уже снова будет нормальным. Нет, из этого ничего не получится, я был слишком заведен, несмотря на выпитое. Ну хорошо, я постоянно возвращался к мысли, что все объяснялось побочным действием сальвинорина, о котором еще никто не знает, какая-то тонкая система у меня в голове сломалась, и мне в галлюцинациях видится альтернативная реальность, в ней я — процветающий художник, пишу картины, которые настоящий я ненавижу и презираю.

Затем я подумал: «Минуточку, у меня есть жизнь, со всевозможными физическими следами, банковскими счетами, бумагами, интернет-страницами, и достаточно будет просто все это проверить». Я включил компьютер Марка и нашел в поисковой системе самого себя. Как оказалось, у меня была интернет-страница, очень красивая, про моих очаровательных обнаженных красавиц, и, как это ни странно, на ней были картины, ранние, которые я действительно написал. Но той страницы, которую я помнил, с иллюстрациями для журналов, не было и в помине.

Я попытался заглянуть на свой банковский счет. Мой пароль не подошел.

Я достал сотовый телефон и вытащил телефонный справочник. В нем были фамилии художественных редакторов всех нью-йоркских журналов, но все они исчезли, а вместо них появились какие-то совершенно незнакомые имена. Но Лотта в нем была, и я поймал себя на том, что помимо воли звоню на домашний телефон, связанный с ее именем, на незнакомый номер в Манхэттене. После нескольких звонков включился автоответчик, сказавший, что я позвонил домой Лотте Ротшильд, Чазу Уилмоту, Мило и Розе, и предложивший оставить сообщение после сигнала. Я не стал ничего оставлять.

Значит, никакой надежды, галлюцинация полная. Того меня, которого я помнил, больше не существовало. Если не считать Марка. Но теперь я с ужасом думал о Марке. Марк стал для меня богом; он мог без слов начисто стереть меня, словно ластиком. Поэтому я стал ждать его возвращения. Я разложил на компьютере карточный пасьянс. Почистил ногти швейцарским перочинным ножиком. Тем же ножом я вырезал свои инициалы на стенке ящика письменного стола, так что в том случае, если это действительно была полная галлюцинация и я находился где-то в другом месте, можно будет вернуться и проверить. Если, конечно, я вспомню.

* * *

Оказывается, если сходишь с ума, то, вероятно, лучше находиться в компании такого самовлюбленного типа, как Слотски, чем вместе с тем, кого искренне беспокоит твое состояние. Твои мучения настолько несущественны для него, что непонятным образом они и для тебя самого перестают быть всеобъемлющими. Вернулся сияющий Марк, он мог говорить лишь о только что заключенной успешной сделке. У него было настроение отпраздновать это событие, а его как раз пригласили на открытие какой-то выставки в галерею Клода Демма в Челси. Гостей обещали угощать суши из «Мары» и неограниченным количеством отличного шампанского. Судя по всему, моя маленькая проблема была начисто забыта, и я с готовностью сделал вид, что и сам не придаю ей особого значения, потому что я ждал, когда проснусь. По одному дню за раз, как говорят в наркологической клинике. То же самое верно и в отношении минут.

Поэтому я, как деревянная марионетка, последовал за Марком, мы приехали в его черном лимузине к галерее Клода Демма на Западной двадцать шестой улице. Это была выставка трех типов, на пятнадцать лет младше меня; их работы оказались именно тем, что и можно было ожидать, и публика была соответствующая: пижоны, мнящие себя знатоками искусства, разный мусор из Европы, спекулянты картинами и пара второсортных знаменитостей. Марк наполнил тарелку дорогим суши и начал, как всегда, болтать и посылать воздушные поцелуи налево и направо. Я воздушные поцелуи никому не посылал, сосредоточившись на том, чтобы наполнить живот шампанским. После полудюжины бокалов мне захотелось глотнуть свежего воздуха, и я вышел на улицу и направился в сторону Восьмой авеню.

Все галереи были ярко освещены, но я проходил мимо без особого интереса до тех пор, пока не оказался перед большой витриной с табличкой на стене, на которой затейливой каллиграфической вязью было выведено «Галерея Энсо», белым по черному. Остановившись, я уставился на выставленное в витрине большое полотно. На нем была изображена обнаженная женщина, на удивление хорошо выполненная, и она нежно прижимала к груди миниатюрную копию себя самой, еще один спазм иронии, извергнутый из трупа сюрреализма, но парень действительно умел работать кистью. Мне потребовалась пара секунд, чтобы понять, что картина выполнена в том же стиле, что и неоконченное полотно в роскошной квартире.